— А то и это буду! — развёл губы в улыбке Проня Смолянов.
Через два мига договорились. Игумен вышел во двор к возчикам, смиренно перекрестил их, потом перекрестил камни на возах, потом и коней. Старшине возчиков передал три больших серебряных динария, полученных от Прони Смолянова. На те три динария можно было купить камня целую гору!
Старшина достал малый татарский безмен с одной чашкой, быстро взвесил деньги на безмене, куснул одну монету и махнул рукой возчикам. Те мигом подвернули передки телег, колёса задрались, телеги накренились, камень ссыпался на траву.
Игумен вернулся в избу, к столу, весёлый и довольный:
— Так ты говоришь, купец, тебе надобно два списка с тетради, написанной княжеской криптой! Да изделать те списки к воскресному дню?
— Говорю, да.
— А вдруг то не крипта, а бесовское чтение? Чтобы бесов вызывать, а?
Да, крепок станет игумен в княжьем монастыре на Голутве. Крепок и въедлив. И умён, зараза. По второму кругу хочет деньги содрать, теперь за борьбу с бесами!
— Вот тебе купеческая тетрадь. Чти сам, если разумеешь! — Проня Смолянов достал из-за пазухи тетрадь Афанасия Никитина, тайком перекрестил себя по животу, подал игумену.
Тот разложил тетрадь так, чтобы от окна падало больше света. Начал листать. Пролистнул страниц пять, захлопнул и подвинул тетрадь себе под крепкий локоть:
— Нет, купец, такую письмовину я монахам на перепись дать не могу. Они, конечно, расшили бы тетрадь на три части и за один день бы тебе переписали это изделие на две новые тетради. Но ведь бесовское там написано!
— Откель ты взял, что бесовское?
— Ну, а как же! — Игумен опять наобум открыл тетрадь Афанасия Никитина, прочитал: — «А стоит там, на площади, большой каменный Бык. Копыта у него золотые и одно поднято, будто вот-вот Бык шагнёт. И все, кто верит в Быка, те поднятое копыто целуют...» — это есть что как не языческая вера и её прославление?.. А вот тут: «Женщины, биляди аль сааби, эбле кеттык...». Э, э, погоди, это не то, это я не понимаю!
— Чего там понимать? — вздохнул Проня. — «Женщины там, значит, есть такие, что прямо сосуд мерзости и греха, а и с ними мне надобно иметь общение, ведь уже два года хожу по миру...» По-персидски здесь он пишет. Или по-арабски!
— Изыди, бестия! Персидского языка я не понимаю и всё тут!.. Ага! Вот ещё нашёл: «И в том храме молятся все, кто какой религии, им не важно. Храм так построен, что на все стороны света есть свой Бог, и нашего Бога я там возвидел и ему долгую и покаянную молитву принёс». Это как понимать? Приметил, видать, рисунок мужика с бородой и решил, что это — Христос? И в чужом храме чужому Богу принёс молитву? — Игумен захлопнул тетрадь Афанасия Никитина, треснул ею по столу и решительно спрятал под рясу, в крашенные синькой штаны. — Сам отдам послезавтра великому князю эту бесовскую писанину! И пусть он тебя хоть на кол садит, хоть в смоляном срубе жжёт! Ишь, чего на Русь приволок! А ещё купец, да, поди, православным числишься... — Игумен, правда, выпил водки две чары с небольшим довеском. Быку годовалому столько подай, он через час половину Москвы снесёт, благо она деревянная. А игумену хоть ещё наливай. Столько выхлебнул, пивом запил, но даже выю не гнул и смотрел ровно...