Извозившись с ног до головы, они вместе шли умываться. Лиза зачерпывала разогретую воду из кадки целыми горстями, лила мужу на грудь и охотно подставляла свои плечи под его мокрые руки. Брызганье занимало их не меньше, чем поедание фруктов. И заканчивалось обычно тем же — возвращением в постель. Теперь Михаил нёс жену на руках и ухмылялся, глядя на неё сверху вниз.
Так они прожили три недели, изредка выезжая посмотреть то Верону, то Падую, то просто прокатиться в двуколке. Обратно в Венецию Воронцовы вернулись лишь накануне карнавала. Лиза раз десять предлагала не ехать, опасаясь за здоровье мужа. И раз десять он отказывал, понимая, как ей хочется увидеть настоящее чудо света — праздник масок на воде. На этот раз они наняли палаццо Моретта. Вернее, пять комнат на втором этаже. И вот здесь-то за пару дней до праздника им нанёс визит проезжавший через Серениссиму Раевский. Его приход не был приятен ни одному из супругов. И оба блестяще это скрыли. Во всяком случае, поначалу.
На правах родственника Александр явился к ним в дом. Он понимал, что в присутствии Лизы граф не осмелится выставить его или даже упомянуть об их прощальном разговоре. Благопристойность будет соблюдена. Раевский говорил себе, что хочет посмотреть, какова графиня после свадьбы, и насладиться её прекрасно маскируемым несчастьем. На самом деле ноги сами понесли его к мраморным ступеням Моретта, едва только он услышал: Воронцовы здесь. Это произошло до такой степени против воли, что Александр был противен сам себе.
За последние месяцы он сильно изменился. Отпустил баки, как у лорда Байрона. И тёмные кудри до плеч, которые ему чрезвычайно шли. Расстался с формой, носил мягкий редингот и, как подобает революционеру, чёрный шёлковый галстук, небрежно повязанный большим узлом под самым подбородком. Через плечо у него был перекинут клетчатый шотландский плед-скатка, в меру пыльный и пахнущий дымом от ночёвок в горах. А безупречно белая накрахмаленная рубашка была перетянута в поясе широким кожаным ремнём с кармашками для патронов.
Кузен имел вид настоящего вольного стрелка. В отличие от Бенкендорфа, граф не знал, что Раевский примкнул к карбонариям, и смотрел на его выходки как на фрондёрство. Однако вынужден был терпеть ради жены. Которая повела себя уж совсем странно. Сначала она оставалась вместе с мужчинами, принуждённо улыбалась и разливала чай, слушая рассказы Александра об Италии, полные многозначительных умолчаний. Ведь он как-никак перешёл в лагерь бунтарей, о чём кричало все его одеяние, пока язык готовился быть вырванным из гортани за одно лишнее слово.