Казначеев решил прогуляться. Глянуть на принца и принцессу Оранских. Порт гудел, как большой рынок. Вся вода у причала была покрыта цветами, мерно покачивавшимися на волне. Сквозь них, разрезая носом тысячи лепестков, двигалась шестивёсельная шлюпка, обитая внутри красным бархатом, а по борту золотым галуном. На пристани, оттесняя праздничную толпу, стояли национальные гвардейцы в красно-синих мундирах и чёрных треуголках с чудными полосатыми плюмажами, каких Казначеев отродясь не видывал. На рейде застыл трёхмачтовый фрегат, названный в честь принцессы и набитый приданым. Его кормовые галереи были украшены оранжево-голубыми гирляндами и розетками — цветами дома Оранских-Нассау.
Сами принц и принцесса сидели в лодке. Вернее, Гийо стоял на носу, опершись ногой о скамью. Его высокая, сухая фигура была хорошо заметна, а при приближении Казначеев смог рассмотреть и лицо — резкое, нервное, с жёсткими чертами, впрочем, не лишённое приятности. Казалось, он готов выпрыгнуть из шлюпки и кинуться в объятия своим новым подданным. Дома, в Гааге, принц был Вилемом, и с ним обращались как с младенцем. Здесь, в Брюсселе, для местных аристократов, а главное, эмигрантов — Гийомом. Это имя наполняло изгнанников такими радужными надеждами, что они не могли произносить его без волнения.
Казначеев перевёл взгляд на принцессу. Ему не доводилось видеть её в России. Он не нашёл молодую даму особенно красивой. Хотя, по сравнению с местными женщинами... Голландки показались ему мужиковаты, и изящная Анна Павловна вызывала у окружающих справедливый восторг своей стройностью, тонким профилем и лёгкостью движений. Она сидела чопорно и прямо. Ни единой улыбки не слетело с её уст. Рука не поднялась в приветственном жесте. И лишь когда пробившаяся за оцепление гвардейцев компания с трёхцветными наполеоновскими флажками закричала: «Vive le roi!» — бледные губы принцессы, дрогнули в подобии воздушного поцелуя.
Казначеев нашёл происходящее весьма странным и решил по возвращении рассказать графу об увиденном. Воронцов намеренно отослал адъютанта из Франции в Бельгию с письмом Ожеро. Командующему не хотелось держать адъютанта под арестом. А в связи с новыми показаниями он надеялся, что дело о дуэли как-нибудь замнут. Поглазев на толпу, полковник отправился по указанному адресу. Разгуливать в почти пустом городе оказалось непросто — не у кого спросить дорогу. Но, наконец, пользуясь указаниями цветочниц, возвращавшихся из порта распродав товар, Саша добрел до городского театра, где в этот день давали оперу «Фенелла». Его плотным кольцом обступали дома с плоскими фасадами и резными ампирными окнами. Они точно срослись друг с другом боками, так что между ними не могла протиснуться даже самая узкая улочка. Центр площади устилал огромный цветочный ковёр, выглядевший со стороны, как клумба, а на самом деле составленный из сотен деревянных ящиков с ярко-рыжими ноготками, специально по случаю приезда принца и принцессы Оранских. На другой стороне располагался дом из желтоватого камня, с бельведером. Там, на третьем этаже, по словам Ожеро, должен был снимать комнату его брат.