Забрав коробку, адъютант вышел на улицу и побрёл через Вандомскую площадь. Он чувствовал себя несчастным. Смерть дважды на этой неделе помахала ему рукой из окон гостиниц. Оставалось надеяться, что, по милости Божьей, в аду ли, в раю братья Ожеро наконец встретились.
Париж
— И что из всего этого будет? — Паскевич поднял голову над столом и упёрся мутноватым взглядом Шурке в лоб.
Тот запустил пальцы в остатки волос на висках и попытался сосредоточиться на вопросе.
— А будет, любезный Еганн, то, что лет через десять тебе, как Суворову, придётся штурмовать Варшаву.
Бенкендорф раскрошил ржаной мякиш и принялся старательно собирать им водку со стола. Такого никчёмного разбазаривания добра его душа не принимала.
Шёл уже четвёртый час веселья, и многие господа отвалились от кормушки в самых неожиданных позах. Шурку провожали в Петербург. А коль скоро знал он буквально всех, то все и притащились. К счастью, не на улицу Шуазель. Погрома в своём особняке граф не планировал. Зато в лучший погребок «Прокоп», на улице Старой Комедии, который посещал ещё Вольтер — отец всех бесчинств нынешнего века. Шумная компания человек в пятьдесят требовала столов, вина, эльзасских копчёных колбасок, лимонных пирожных — словом, чего угодно, только не лягушачьих лапок. И была потрясена, узнав, что для них давно заказано и накрыто. По случаю пришествия пьяных русских хозяин с утра решительно отказывал всем посетителям и подгонял прислугу на кухне. Подавали треску с шафраном и луком, телятину-бланкетт в сливках, бёф бургиньон, заливали всё это... Впрочем, водку гости принесли сами и воспротивились любым попыткам отговорить их от столь варварского напитка. Хуже того, в благородный французский погреб были доставлены более сотни бутылок тёмного британского портера.
— Ты ещё и пива у союзников купил? — с сомнением спросил у Шурки Воронцов.
— Пиво купить нельзя, — философски ответил тот.
— Ну, смотри, — бросил граф. — Лучше три стакана виски, чем три бутылки портера.
— Лучше три стакана виски на три бутылки портера...
И кто бы мог оказаться таким догадливым? Паскевич после пары стопок терял весь свой придворный лоск, а с ним и осторожность. Трудно поверить, что именно он, такой сдержанный на язык, расслабившись, начнёт бубнить то, что у всех накипело.
— Я в толк не возьму, зачем это надо? Вооружать поляков на свои деньги? Мало мы беды знали от их буйства? Зачем давать им конституцию?
— Ну, положим, в конституции нет ничего плохого, — вмешался Мишель Орлов, тоже довольно крепкий на голову, чтобы после трёх часов пира вести политические разговоры.