— Сладкая моя, — пробормотал, касаясь языком лона. Самойлова испуганно охнула и, положив ладони на мои плечи, попыталась меня оттолкнуть. Но я крепко сжимал ее бедра своими руками и не собирался никуда выпускать, пока она не станет стонать от удовольствия.
— Тебе нравится? — спросил, старательно вылизав ее лоно — от напрягшегося клитора до начавшей сочиться узкой дырочки, вход в которую подразнил языком, а затем — пальцем.
— Мы не должны, — простонала Катя и я был с ней в этом абсолютно согласен.
— Ты права. Мы никому ничего не должны. Кроме удовольствия — друг другу.
Проникнув пальцем глубже, я накрыл ртом затвердевший бугорок, лаская его то мягко, языком по кругу, то жестче, хлестая самым кончиком. Я посасывал, покусывал, облизывал и надавливал на чувствительную точку, пока не выбил из Самойловой еще один стон капитуляции.
Она текла под моими пальцами и была уже готова к тому, чего хотели мы оба. Но мне этого было мало.
— Скажи, что хочешь меня, — потребовал я, отстраняясь от ее лона.
— Хочу, — прошептала Самойлова и у меня окончательно сорвало тормоза.
— Ия тебя хочу. Всегда хотел.
Признание вырвалось легко. Мне уже было плевать на все, чем я забивал себе голову прежде. Имело значение только одно — эта женщина в моих руках и то, что она хотела меня тоже.
Приподнявшись и избавившись от ненавистных брюк и белья, я посадил Самойлову на себя сверху и скомандовал:
— Давай, сделай это.
С прерывистым вздохом она стала осторожно опускаться на пульсирующий от нетерпения член и делала это так медленно, что я не выдержал.
Снова впившись пальцами в ее бедра, одним резким движением насадил на себя, и от того, что она действительно оказалась невинна, почувствовал крышесносное торжество. Никто не трогал ее до меня! И никто не тронет после!
Самойлова тихо всхлипнула и я понял, что ей больно. Привлек к себе, стирая поцелуем, несущим в себе вкус текилы и ее собственный, испытанную боль.
— Все хорошо… хорошо, — шепнул ей на ухо, касаясь губами шеи, затем, спустившись ниже, возбужденных сосков, затвердевших в ожидании ласки.
Хотелось взять свое, начать двигаться, растягивая под себя узкую дырочку, но хрен его знает как, я удерживался, балансируя на грани терпения. До тех пор, пока Самойлова не пошевелилась на мне сама, разом заставляя забыть о благородстве и прочих приличиях.
Уложив Катю на спину, я начал вбиваться в нее, как одержимый, вынуждая вскрикнуть. От боли или удовольствия, уже не знал. Но остановиться не смог бы ни за что на свете.
И когда кончил прямо в нее, понял, что никогда еще не испытывал подобного удовольствия. И что это стоило всего.