Я была в МВД и просила позволения жить в Индии. Мне в резкой форме отказали. (Видишь ли, власть тут переменилась. В последний раз ты приезжал к нам при Хрущеве, когда была свобода — в сравнении с тем, что установили теперь Брежнев, Косыгин, Суслов и вся эта клика консервативных коммунистов.) Тогда я попросила о краткосрочной туристической поездке в Индию, но мне отказали и в этом. Я поинтересовалась, есть ли у меня надежда поехать в какую-нибудь другую страну, лучше бы европейскую… Браджеш, ты не поверишь, но этого тоже нельзя!
Помню, ты говорил, что мы, русские, как кроты, закопались в свою нору и не вылезаем оттуда, а ты покажешь мне Индию и Европу, мы проедем по всем странам, потому что везде у тебя есть друзья. Тогда я не хотела лишать тебя иллюзий о моей стране и портить себе настроение, так что возражать не стала. Но теперь-то ты видишь, как на самом деле все обстоит с нашей кротовой жизнью?
Постарайся ты приехать ко мне, это наша единственная возможность. Напиши, как я тебе могу в этом помочь, я тоже хочу, чтобы ты всегда был рядом. Думаю, что с тобой мне не так бы досаждал весь здешний абсурд.
Целую, твоя Швета.
13
В переписке состояли не только Светлана с Браджешем: ее сын Иосиф в то время беспрестанно переписывался со своей девушкой, уехавшей из Москвы на учебную практику в Казахстан. И примерно через год после первого Светланиного послания Браджешу он писал:
7 апреля 1965
Дорогая Елена!
Привет из Москвы. Сегодня был холодный весенний день, в полдень снег на улицах начал таять, но потом опять смерзся.
Я отвозил маму в аэропорт Шереметьево, мы ездили встречать ее индийца, которому наши власти наконец-то разрешили приехать: ты же знаешь, что все эти полтора года Браджеш Сингх наталкивался на бюрократические барьеры с советской стороны. Письма приходили редко, хотя Сингх писал по несколько штук в неделю. Каким-то чудом ему удалось устроиться на работу в московское издательство переводчиком с нескольких языков.
Мы с мамой вышли на галерею, чтобы издали увидеть пассажиров из Дели. Самолет еще не сел. На балконе аэропорта стоял всего один человек, женщина, смотревшая в небо. По щекам у нее текли слезы. Мама подала ей платок, и мы оба заметили, что эта женщина (примерно мамина ровесница, лет тридцати пяти) — удивительно красивая, хотя и заплаканная. Она сказала, что ее зовут Валентина Григорьевна Невелева и что она только что попрощалась с американцем, своей первой любовью и отцом своей дочери, из-за которого при Сталине ее осудили на десять лет сибирских трудовых лагерей. Когда ее выпустили, друг нашел ее и приехал к ней в Москву, а теперь ему пришло время улетать, и она уверена, что больше его не увидит. Мама кивала головой, не пытаясь обнадежить Валентину: знала, что это напрасно. Потом с неба, прямо к ногам Валентины, опустилось перышко, наверное, галочье; женщина нагнулась за ним и отошла в сторону, чтоб остаться одной. Она забыла вернуть маме платок, но мама была явно рада, что смогла хоть что-то для нее сделать. Мне кажется, мама чувствует личную ответственность за то, что ее отец испортил Валентине жизнь. Потом приземлился самолет из Дели, и мы пошли вниз встречать маминого индийца. Из зоны таможенного контроля начали выходить женщины в сари и мужчины в элегантных темных и светлых индийских костюмах, какие носил Неру