А потом мы поднялись в воздух и полетели к заснеженным розовым, залитым солнцем Альпам.
Целую вас всех троих, ваша мама.
2
12 марта
Дорогие дети!
Не успела я в Женеве выйти из самолета, как на меня накинулись журналисты с криком: «Вы будете просить убежище в Швейцарии?», «Вы вернетесь в СССР?», «Каковы причины вашей эмиграции?» Я сбежала, заперлась в туалете и какое-то время не показывалась. Потом я попрощалась с Бобом Рейлом, который летел в Вашингтон, чтобы отчитаться там перед правительством, а оттуда — обратно в Дели. Мне было жалко, что он больше не будет моим спутником. Боб с его чувством юмора спасал меня от тоски, так что я решила последовать в будущем его примеру и во всем подмечать прежде всего комическую сторону.
В аэропорту меня ждал Антонино Яннер из швейцарского МИДа. Дети, он говорит на шести языках! Пока мы ехали в его машине, он объяснял, что Швейцария дает мне трехмесячную визу, а с ней и возможность отдохнуть, посмотреть страну; ко мне будет приставлена охрана, чтобы «кто-нибудь» (и мы знаем, кто!) меня не похитил или еще как-то не навредил, но я должна воздержаться от любой политической активности, «включая интервью журналистам и издание книг». Я кивнула, что согласна. Потом он спросил, хочу ли я связаться с советскими органами, а я воскликнула; «Нет, только не это!». Яннер говорил со мной спокойно, и я тоже успокоилась, поняв, что он не давит на меня, а просто хочет узнать мое мнение.
В этом и состоит различие между мною и западными людьми; я воспринимаю самый невинный вопрос как приказ: я должна куда-то идти, с кем-то говорить, кого-то слушаться — а здесь вопросы задают лишь для того, чтобы выполнить мое желание. Они привыкли иметь дело со свободными людьми, а я — с теми, кто свободы никогда не знал.
Целую вас, ваша мама.
3
17 марта
Дорогие дети!
Первые сутки я провела в маленьком горном отеле в Беатенберге. Он называется «Юнгфрау», и из окна действительно видна сама гора Юнгфрау. Но пошел снег, быстро стемнело, и метель скрыла ее. Мне было не по себе, чувство тревоги охватывало меня все сильнее. В особенности, дети, я волновалась за вас. Я все время спрашивала себя: бедняжки, как же они будут без меня? Как там моя бедная маленькая Катенька? Опустились сумерки, да еще этот снегопад… А я здесь одна, среди неизвестности, без друзей, без семьи, Америка не хочет давать мне визу… Потом я спустилась в столовую поужинать и увидела там сплошь неприветливые лица.
По радио передавали музыку, а затем новости. Внезапно я услышала свое имя и имя отца; сообщалось, что я приехала в Швейцарию. Мне казалось, что все вокруг смотрят на меня как на призрак Сталина, и я не поднимала глаз от тарелки. Я стеснялась того, что все вечно говорят о моем отце, как будто сама я — ничто, как будто я не человек; стеснялась того, что из-за отца меня все ненавидят. Всю жизнь меня окружало столько ненависти! Я уехала, прежде всего, из-за этого. Я хочу быть самой собой, и если кто-то должен меня ненавидеть, то пусть он ненавидит именно меня, а не того, за кого я не отвечаю! Всю жизнь, знакомясь с кем-нибудь, я жду, что он начнет отыскивать в моем лице сходство с диктатором. И сходство это, безусловно, находится, потому что люди всегда быстро и с неприязнью отводят взгляд. До конца ужина я просидела, потупившись, вся красная, потная, как мышь, кусок не лез мне в горло, я была не в силах поднять голову и посмотреть по сторонам. Но и встать и уйти я тоже не могла, потому что была близка к обмороку, вы же знаете, как это со мной бывает.