— Представьте, киностудии начали подумывать о том, чтобы снять по ней фильм о Ганди!
Светлана подарила Луису Фишеру свои «Письма к другу», второй экземпляр предназначался Кеннанам.
— Поздравляю, Луис. По моей книге фильм не снимут, потому что отыскать актера на роль отца будет сложно.
Луис рассмеялся. Он понравился Светлане. Она так и сияла.
— Вы прекрасно выглядите, Светлана. И такая спокойная, — сказал Джордж Кеннан и повернулся к остальным: — Я ведь прав? — Потом он взял у жены Светланину книгу, чтобы прочитать посвящение. — Так вы написали его по-русски? Отлично! А тебе, Луис, конечно, на хинди? За последнее время вы, Светлана, вынесли столько, что хватило бы не на одну жизнь. Что для вас было самым страшным? Нападки со стороны Советского Союза? Или некоторые рецензии, где вас упрекают за то, что вы защищаете отца? Или навязчивость фотографов и папарацци?
— Светлана никогда не защищала Сталина, — вступилась за нее Аннелиза, которая успела уже взять «Двадцать писем» в библиотеке и в один присест прочесть их. — Я поражаюсь тому, как ей удалось отстраниться и рассказать о собственном отце с объективностью историка.
Норвежка Аннелиза была всегда спокойна и элегантна, хотя иногда эмоции все же прорывались наружу. Временами Светлана сравнивала ее со своей лучшей подругой Мариной: как и та, Аннелиза была хрупкой, но уверенной в себе и несгибаемой. Грубоватые северные черты делали ее старше, однако яркие голубые глаза придавали лицу нежное выражение. Аннелизу нельзя было назвать красавицей, но не обратить на нее внимание было невозможно.
— А еще появились рецензии, и, я бы сказал, таких даже было большинство, в которых Светлану сравнивали с Толстым и Чеховым, — сказал Луис Фишер и картинно, явно иронизируя, вздернул бровь. Правую, отметила Светлана. Смотрел он при этом прямо на свою визави.
Светлана засмеялась, очень довольная.
— Мне показалось, это сродни массовому помешательству: столько статей и рецензий — и все посвящены мне и моей книге… Так вы спросили, что было для меня самым страшным? Видите ли, я всегда не любила праздник Октябрьской революции. Но не столько из-за самой революции, сколько потому, что в ту ночь умерла моя мама. Она покончила с собой, когда мне было шесть лет. Такое человек носит потом с собой всю жизнь. Вы же хотели узнать о самом страшном… я ответила.
Все слушали ее с уважением, какое люди всегда питают к тем, на чью долю выпало больше страданий, чем на их собственную. Посерьезнел и Луис Фишер, склонный к саркастичному черному юмору. Светлана, на поколение моложе остальных, допила аперитив из высокого бокала и продолжила: