Трудно было найти двух людей с характерами столь несхожими, как братья Иван и Лев. Лев Алексеевич был на два года старше брата и говорил ему «ты». Иван Алексеевич говорил Льву Алексеевичу «вы».
Иван Алексеевич гостей не любил и сам из дома почти никуда не выезжал.
Лев Алексеевич редко бывал дома.
– Балы так оживлённы, – жаловался он – по утрам, – что приходится вертеться до изнеможения, потом хоть полдня в постели отлеживайся…
Но в постели он не отлеживался, а с утра приказывал закладывать четверку лошадей и отправлялся в сенат. Три раза в неделю обедал в Английском клубе, по вечерам навещал тетку, сестер или ехал во французский театр. Нередко случалось, что он попадал к середине пьесы и уезжал, не дождавшись конца спектакля.
– Некогда, некогда…
Жизнь его катилась легко.
Домой заезжал ненадолго, отдохнуть и рассказать новости. Рассказывать он был мастер, сам добродушно смеялся своим рассказам и умел рассмешить Ивана Алексеевича, который с годами становился все более замкнутым и раздражительным.
Если бы Ивана Алексеевича спросили, почему ему доставляет радость мучить людей, которые любят его и ближе которых нет у него никого на свете, он не мог бы ответить. Но, начав их мучить, он уже не в силах был остановиться.
– Нет мочи глядеть, как вы губите себя, – продолжал Иван Алексеевич. – Пора, друг, нам делиться да разъезжаться. Тогда делайте, что вздумается.
– Что ж, я не против! – быстро согласился Лев Алексеевич. – За мной дело не станет. С братцем Александром договориться надо. Я давно твержу, что от тройного управления нашего и хозяйство страдает, и крестьяне избаловались. Ведь мы, Яковлевы, все норовистые, мужики не знают, кому угождать.
– А вот вы с братцем и поговорите, съездите к нему. Пока силы на балах не промотали, доведите благое дело до конца. А то я стар и болен…
Лев Алексеевич согласно кивнул головой и, оправившись от смущения, вызванного поучениями брата, стал с аппетитом доедать завтрак.
Иван Алексеевич взглянул на Шушку и Таню, они сидели рядом, чистенькие, аккуратно причесанные, – придраться не к чему. Дети смотрели на него испуганно, но доверчиво. Он решил пощадить их и снова обратил свое раздражение на Луизу Ивановну.
– Пора бы, матушка, о сыне подумать! – заговорил он, сверля ее своими глазами-буравчиками. – А то все наряды да наряды… (Это была выдумка, потому что одевалась Луиза Ивановна очень скромно.) Скоро невесту подыскивать будем, а вы его все при няньках держите, не дело это! Пора к Шушке немца приставить, чтобы учил его уму-разуму да к порядку приучал. Пока я не подумаю, ничего в доме не делается! А у меня сил нет, все болит…