Шушка любил слушать рассказы Милорадовича. Таких он не слышал ни от кого. И даже после в учебниках по истории не читал. Нередко случалось, что, заслушавшись, он засыпал в гостиной за спиной боевого генерала, и Вера Артамоновна сонного уносила Шушку в детскую. Теперь Милорадович был генерал-губернатором Петербурга, но, приезжая в Москву, он всегда навещал старого друга.
Обед шел оживленно, блюда подавали одно вкуснее другого. Лев Алексеевич в лицах изображал общих знакомых, рассказывал московские новости:
– Вчера бал давали персидскому послу. Персу все понравилось, только удивился: зачем, говорит, на – балу так много старых женщин? Ему объясняют, что это матери и тетки. Что девицы-де одни выезжать не могут. А он снова удивляется: разве нет у них отцов и дядьев?
Лев Алексеевич заливался веселым звонким смехом. Милорадович громко вторил ему, даже Луиза Ивановна улыбалась.
– Знаешь, я иногда жалею, что не остался в армии, – вдруг сказал Иван Алексеевич, искоса поглядывая на блестящий мундир Милорадовича.
Казалось бы, ничего не было в его словах, что могло заставить Михайлу Андреевича насторожиться, но Милорадович, зная манеру своего друга – не щадить никого, ждал подвоха и поспешил возразить:
– Не жалей! От военной службы тупеют. Что может быть лучше вольного житья? (Сам он ни за что на свете не сменил бы мундира на свободное штатское платье.)
– Пусть так. – Глаза Ивана Алексеевича насмешливо блеснули. – Зато в точности знаешь, что тебе в жизни делать. А разве это мало значит? Вот Шушка у нас генералом будет!
Милорадович самодовольно усмехнулся.
– С этим спорить не стану… Взять хотя бы Наполеона…
Он помолчал. Все понимали, что Михаила Андреевич готовится вспрыгнуть на своего любимого конька.
– Не люблю рубак и головорезов, – сказал Лев Алексеевич, нарушая молчание. – А Наполеон именно таков. Да еще захватчик. А захватчики представляются мне опасными безумцами…
– О нет, все это не так просто! – возразил Милорадович, довольный тем, что разговор принимает любезное ему направление. – Наполеон верил в славу. В этом была его сила и его слабость. Конечно, его рассуждения о жизни мало отличаются по уровню своему от рассуждений какого-нибудь его гренадера. Это так, не спорю. Но он навсегда сохранил ту ребяческую серьезность, что тешится саблями и барабанами и без которой человек не может стать истинно военным. Он искренне уважал силу…
Милорадович многозначительно помолчал.
– Как он сейчас, на острове Святой Елены, рассуждает о боге и душе, мне порою кажется, что это четырнадцатилетний школьник – возразил Лев Алексеевич.