Ерёму разбудил будильник – этакое суровое достижение современной техники с высоким названием «Слава». Своим истошным неукротимым звоном он мог бы поднять из могилы мертвого. Но по звонку вставал только хозяин дома, других же это не касалось. Звенит и пусть себе звенит, а они часика два еще поспят. Это Ерёму отец приучил просыпаться ни свет ни заря. Он говорил, что спать долго нельзя, а то душа, покинувшая человека во время сна, может к нему не вернуться. Впрочем, каждый эвенк об этом знает. Они верят в то, что сон человека – это путешествие души, которая временно покидает тело. Потому они никогда не кричат и не толкают спящего, чтобы не испугать его душу. Будят человека осторожно и ласково, чтобы душа с желанием вернулась в его тело.
Отец Ерёмы был плоть от плоти своего народа, и он знал все его традиции и предания. Это от него сыновья его узнали, что садиться за пустой стол нельзя, – будешь в жизни обездоленным. И дверь нельзя ночью держать открытой – может войти злой дух. Вот и про сон он хорошо сказал: не спи долго – душа может заблудиться.
Но, чтобы рано вставать, нужно рано ложиться, учил покойный Афанасий сыновей. Ну а его сама жизнь наставила на такой распорядок. Раньше-то в тайге электричества не было, жили при кострах, позже, когда переселились в рубленые хаты, – при жирниках. Это уж потом появилась своя электростанция. Только у стариков так и осталась привычка ложиться рано. У них ведь телевизоров здесь нет, ну а книги читать они не приучены. Это молодежь на ночь стала шелестеть страницами, потому и засыпают порой за полночь. Что до Ерёмы, то он выбрал для себя отцовский способ существования. Когда учился в школе, он еще что-то там читал – библиотека-то в поселке своя была, – однако, став семьянином, отдал всего себя работе. И лишь иногда, глядя на то, как его дети листают книжки, сильно завидовал их молодой беспечности познания. Глянет и вздохнет, и снова потеряется в своих неясных мечтах, и снова заживет обычную свою жизнь.
…Конечно, и Ерёма мог бы еще поспать, но надо было кормить собак и оленей. Отец его говорил так: сам не поешь, а этим дай корма. Они ж, мол, не люди, сами накормить себя не могут.
Встал он, как всегда, легко. Одевшись, взял с плиты большой калан с бурдой, наваренной еще с вечера, открыл уркэ и вышел из дома.