Но я их закрывал поцелуями снова, потому что не мог иначе. Разговоры потом! Я столько летел, ехал, бежал, карабкался к этим губам, что сейчас, мгновенно опьяневший, мял их своими, ласкал, раскрывал языком и жадно пил её. Я, правда, чуть не высох изнутри без неё! Сумасшедше водил руками по пушистым кудрям, по нежной шее, спине, груди. Ощущал её родное тепло. И она была рада, щебетала что-то, прижималась, обвивала мою шею руками. Такая воздушная, живая и вся моя! Голова закружилась и опустела. Единственное, что я сказал:
– Наконец-то! Я соскучился!
Усталость как рукой сняло. Сердце в груди расширилось. В теле всё скрутилось, стянулось в один горячий тугой узел, аж заныло внизу – так захотелось её! Прямо сейчас. Здесь. Я проник руками под сорочку, ощутил ладонями её бёдра. Подхватил на руки, прижал к стене и целовал, целовал, целовал! Так, словно от этого зависела моя жизнь! Краем сознания отметил узкий комод в метре от нас. Не глядя, смахнул всякую ерунду с него и усадил сверху Ромашку.
– Андрюша, Андрюша, – со всхлипами и полустонами повторяла Катя, явно опешив от моего напора. И тоже целовала, слегка хмельная, пахнущая вином, шоколадом и любовью, но вдруг остановилась, отстранилась к стенке. А затем выдала с широко раскрытыми от волнения глазами: – Андрей, а ты меня любишь?
Я даже замер на мгновение от неожиданности: что у неё с памятью и логикой? Я же говорил и писал об этом! Я в жизни никому столько раз об этом не говорил, сколько ей. Ну, если Маруську не считать. Потому моргнул недоуменно и спросил:
– А разве не видно?
– Я просто хочу услышать… Мне надо! Очень надо! Ты не звонил, а я… не знала, что и думать. Я всё пойму, я переживу. Но должна знать правду. Ведь я не навязываюсь, ты знаешь! Поэтому мне надо…
Господи, что у неё в голове?! Ну ладно, раз надо…
– Люблю, – жарко выдохнул я, глядя в её влажные глаза. – Сильно люблю! И хочу!
Пусть только не говорит снова своё коронное «Нет. Я не буду с вами спать!» Она может, я знаю. Смешная, робкая и непробиваемая. Такие нежными лепестками асфальт прошибают… и это я ещё не всё в ней изучил.
Я забыл, как дышать, ожидая её реакции. Ни одному супер-боту не просчитать, что там происходит сейчас, за её тёмными зрачками. В них отражался свет лампы. Только бликом, а в глубине – неизвестность! Катя облизнула губы. У меня пересохло во рту.
Саспенс в полсекунды лишил меня трёх лет жизни. Издали вновь послышался истеричный лай болонки, ухнула ночная птица, словно летела на неё с раскрытыми когтями, чтобы утащить в логово. И моя жизнь может разделиться на «до» и «после». Матчпойнт, как в теннисе, – один неудачный бросок, и всё. В данном случае нужно было слово, – вспомнилось, что говорила мама про женщин, что им важно говорить и слышать. Никогда не считал это разумным, но тут вдруг самому захотелось сказать: