Этой же ночью она получила удовольствия больше, чем за всю прожитую пятилетку. И заключалось оно отнюдь не в коитусе.
За эти года её трахали утончённые, чистые, благоухающие парни с кубиками прессов. Они обращались с нею бережно, и за исключением шлепков, даже весьма почтительно. Вынужденная, как и всякая прекрасная кукла из её окружения, разработать попку и горло, Катенька несла свою службу и получала удовольствие – но верно ощущала, что может быть гораздо круче. Так получалось, что для всех она была объектом преклонения, красивой вещью, статусной самкой. Мальчики-пудели, брутальные мачо с педикюром; даже редкие господа с сединами, ухоженные, как пупсы – все они обращались с нею почти одинаково и делали одно и то же. Этот же мужичара получал её в совершенно иных обстоятельствах и был слишком хорош, чтоб ограничиваться с ним джентельменским набором.
В первые двадцать минут он шустро поимел её во все дырочки, после чего завалился отдыхать. Девушка же, не доведённая до высшей точки, но всё равно очень весёлая, неожиданно принялась фанатично вылизывать его мошонку. Федя подивился, но виду не подал. И всё бы ничего, но насладившись яйцами, чертовка переключилась на ляжки и дошла до лодыжек. Надо заметить, её особенно впечатлили его пальцы ног – таких жёлтых и потрескавшихся ногтей она никогда и ни у кого не видела. На его вопросы "какого чёрта ты делаешь?" Катенька экзальтированно причитала только, что он поможет ей испачкаться – и поможет ей очиститься! Мойщик эту мантру не разбирал, да и краем мозга понимал, что нет причин теперь чему-либо сопротивляться. Вдруг девушка оторвалась от его ног и присела на постели:
— Какого чёрта делаю я, грязная свинья? — переспросила она таким голосом, что просто ух!
Федя опешил.
— Слушай сюда — тихо и вкрадчиво объявила она, — я хочу, что бы насладился со мной этим несправедливым устройством мира! Ты думаешь, я говорю о чем-то возвышенном, непонятном? — спросила она, заглянув в его ничего не смыслящие зенки.
Он всё ещё не мог ответить.
— Ах, дорогой Федя, ничтожный мой смерд, это же элементарно! — в её голосе столь изумительно переливались любовь и ненависть, что Федя совсем терялся в восприятии. — Пойми же, тебе завтра на работу. А мне – нет.
— Я могу взять отгул, — только и нашёлся он, ничего не понимая.
— Да возьми хоть целый отпуск! — взорвалась она, — я обеспечена до конца своих блядивых дней! — гордо и с какой-то сладкой желчью заявила Катя. — А ты будешь вонять здесь, вылизывать чужие машины! Вот о чём я говорю!
На какой-то момент мойщик канул в прострацию, затем проморгался и нахмурился: