— Это наркотик, милый мой! — сказал Грунин брат снисходительно, так и не дождавшись ответа.
Будет он языком ему молоть, как же! Борик напряженно метался отяжелевшей мыслью в поисках выхода. Он ведь есть, всегда есть, выход-то, только надо найти. А что, и на колени бы встал перед ним, унизился, если бы это помогло…
— И ты этот наркотик через таких вот простачков-лопушков продавал в школе, — говорил ему Серега Бологов. — Бизнесмен чертов! И вот что ты мне сейчас скажешь…
Еще чего! Он будет молчать! Поищи дураков в другом месте!.. Борик стиснул зубы и шумно сглотнул накопившуюся во рту слюну. Не услышат они от него ни слова.
— …Хранение, перевозка и продажа, — вещал этот умник с кондовым лицом записного праведника и борца за свою абстрактную справедливость. — Ты не думай, что за малолетством тебе спустят!..
Пугает! И страшно ведь, страшно!.. Хранение? Если бы избавиться от нескольких десятков косячков, что лежат дома, в бронированном кейсе… И зачем он их притащил туда? А так он и не хранит. Перевозка? Отпадает! Продажа? Ну здесь он подстраховался! Не продавал! И пусть он лучше Груне своему скажет об этом. Вот он хранил… И у него найдут, вскроют кейс и найдут, Так что и ему за хранение… За хранение…
Борик сам не ожидал от себя такой прыти. В полном, безнадежном, в тупиковом отчаянии он саданул по руке Бологова снизу. Косячки разлетелись в разные стороны. Пусть теперь собирают свои вещественные доказательства! Тряпка тоже поднялась, взлетела в воздух и на какое-то мгновение даже прикрыла лицо его мучителя. Но Борику его хватило, счастливого этого мгновения, подаренного ему судьбой. Он плечом, обеими руками и даже согнутой в колене ногой толкнул этого героя-десантника вниз со ступенек. И тот полетел!.. Взвизгнул Груня, не то кидаясь к брату, не то отскакивая в сторонку, чтоб не придавило. Бологов падал прямо на него, как слепой, растопырив руки, ловя и не находя ими узеньких железных перил.
Борик злорадно успел даже представить, как он грохнется сейчас своей широкой спиной, как заорет благим матом, забыв про свой ореол святого и справедливого… Какая-то дикая сила тут же подхватила его и кинула в долгом прыжке к окну на забежной узенькой площадке. Там невысоко, должно быть! Ух, хоть бы невысоко!.. Он рванул на себя легко вдруг поддавшиеся створки рамы и, заскочив на низенький подоконник, прыгнул, смело и лихо, как ковбой, в темноту и мокреть улицы.
Сзади протяжно зазвенело и сыпануло, раскатилось осколками разбитое, значит, стекло. Ноги коснулись земли и упруго приняли на себя вес тела. Больно жиганули об асфальт саднящие еще после того падения ладони. Пока это они обегут через подворотню… А он уже на набережной, он на коне, он бежит, и ветер свистит у него в ушах, и ноги не касаются почти земли, и сердце сорвалось и ухнуло в пятки, и вот он — дом, вот подворотня, вот же родная парадная… Бегом! Скорей! К черту лифт! Некогда! Некогда! На свой этаж! Вот и дверь… Открыть! Спрятаться! На все замки! На запоры!..