Кровь, кажется, перестала идти. Вот из-за чего он терпеть не мог драться, так это из-за слабого носа. Даже пошучивал иногда, мол, драться нам раз плюнуть — в рыло получить, пожалуйста, как пионерчики, завсегда готовы. Грушенков намочил тряпку, которой стирают с доски, и пошел прибирать на столе. Лужица крови уже схватилась, подернулась пленкой, словно молоко пенкой, и он долго тер, стараясь держать голову повыше, задирал нос, смотрел в потолок, но все-таки снова потекло, снова пришлось отмокать под струей холодной воды. А ведь из-за слабого носа могут не взять в десантники!.. Но об этом думать не хотелось. И так было тошно. Как вот домой идти? Если только бегом, чтоб никто не заметил? А что? Годится!..
Он взял под мышку портфель, зашвырнул тряпку в раковину и выбежал в пустой, гулкий коридор. Вдох, выдох… Носом вдох, ртом выдох… Как учили! Только бы прорваться на улицу, из учителей никого не встретить, только бы без вопросов!
* * *
— Ты, значит, Андрюша, думаешь, ей можно довериться? — все-таки спросила его баба Шура, задержала уже в дверях и тут же как бы и ответила сама себе, пробормотала озабоченно: — Ну-ну… Поживем, конечно, увидим… Доверимся… Молодежи надо верить…
Это она его о юной математичке Наденьке спрашивала. Андрей Владимирович еще раз вспомнил, как Наденька строго отчитывала его сегодня за уклонение от участия в общественных мероприятиях, и сказал уже без особых сомнений:
— Надо верить. Она, по-моему, не подведет.
— Андрюша, Андрюша… — взглянув на часы, сокрушенно покачала головой баба Шура. — Уж больно мы доверчивые нынче. Ладно, иди на урок, а то эти спортсмены школу по кирпичикам разнесут. Силы-то дурной до чертиков!..
Андрей Владимирович вышел в коридор, вдалеке у раздевалки мелькнула знакомая чья-то фигура в куртке, — то ли кто из семиклассников, то ли Груня из его восьмого «Б»… Ну да, Родион Грушенков собственной персоной. Занятия у них закончились. Что он в школе торчит тогда? Тяжело хлопнула входная дверь, не придержанная, конечно, Грушенковым. Андрей Владимирович ощутил странное беспокойство в душе. Либо это из-за того, что поведала ему баба Шура, либо из-за Грушенкова? Неужели из-за него? Да и что волноваться? Что в нем особенного, в этом тщедушном, непредсказуемом, до сих пор не знающем, что ему надо в жизни, Грушенкове? Подумаешь!.. Есть дела и заботы поважнее.
Андрей Владимирович мысленно возвратился в директорский кабинет, к тому, о чем только что говорили. Баба Шура так тепло — по имени и на «ты» — называла его не часто, да и то, как говорится, без свидетелей, не желая никому показывать, что выделяет его из всех других учителей школы. Все это было, конечно, трогательно, но и немножко смешно, как-то даже старомодно. Впрочем, Андрей Владимирович, пожалуй, догадывался, почему директор так к нему относится. Собственно, тут и гадать не нужно было. Просто баба Шура давно уже собиралась на пенсию, а его прочила на свое место, то есть директором, совершенно искренне полагая, что в школе должны работать и верховодить мужчины. Была она из тех, еще старой, стальной закалки руководителей, которые даже уходя на заслуженный отдых думали не о своем, а об общем, справедливом и непременно счастливом будущем и у которых чувство долга перед людьми и державой напрочь забивало все остальные, тоже человеческие чувства.