Не додумали на райкомовском совещании, ой, не додумали! И кому вменять это в вину? Ведь даже те, у кого на вороте петлицы, ещё не мыслят категориями большой войны — такой, в которой стираются грани между бойцами и мирным населением, между фронтом и тылом.
Много чего передумал и просчитал ты, Александр Васильевич, сидя над книгами и размышляя над картами. Но есть вещи которые постичь можно только на опыте. Дай бог, чтоб не на очень горьком.
Годуновская «эмка» покидала станцию одновременно с последним грузовиком. Уже, суетясь и скликая своих, грузились в только что опустевшие вагоны те, кому предстояло ехать в эвакуацию; второй состав должен был уйти следом за первым.
— То-оли-и-ик!
За машинами бежала та самая женщина, что так безапелляционно вмешалась в разгрузку.
— То-олик! Как я тебя найду-то?
— Не знаю, ма, — парень в кузове грузовика смущенно потупился. — Не потеряемся как-нибудь.
— Товарищ красный командир! — ещё громче выкрикнула женщина. — А куда нас, а?
Годунов сделал Дёмину знак остановиться, обернулся к женщине.
— Пока в Орёл, а далее будет определено…
Закашлялся; показалось, что это слова оцарапали гортань.
Игнатов обещал договориться с туляками, чтоб насчёт размещения людей решили, а того лучше — транспортом помогли. Однако ж твердого ответа пока нет, а делиться предположениями…
«История не терпит сослагательного наклонения», — как же напористо, с каким не омрачённым сомнениями восторгом произносила эту фразу неподражаемая и незабываемая завуч Лариса Михайловна! Вот и не будем сослагать. А будем возлагать. Возлагать на себя и на других ответственность и в меру сил делать историю. Во как! А дальше — будь что будет.
— Не беспокойтесь, о вас позаботятся. И за помощь спасибо.
Женщина всплеснула руками.
— Да я ж разве за себя? Я за сына, за Толика. А помощь… — пожала плечами. — Как же своим не подмогнуть-то?
И снова вспомнилось-проассоциировалось: соседка Тамара Вадимовна, человек такой же жизнестойкой, упрямой породы, выпестованный гарнизонами и воспитанный отсутствием в пределах личных квадратных метров твердого мужского плеча, надрывно твердит в трубку мобильника:
— Костик, я сказала, чтобы в десять был дома! У меня нервы не казённые!
Костику в прошлом году стукнул тридцатник, у него третий брак и четверо официально признанных детей.
А тут, может статься, и письмо написать некуда будет. И что ей сказать? Попросить верить в лучшее?
Ничего не сказал, кивнул Дёмину, поезжай, мол. Отвернулся.
И уперся взглядом в двух зарёванных женщин — большую и маленькую.
— Ну разве так можно? Ну разве можно? — приговаривала мать. — Я уж и не знала, где тебя искать! Ну разве так можно!