«Работать по скоплениям техники», — так инструктировал Полевой. Нынче утром, ставя задачу, опять повторил. И вдруг добавил странное: «А вообще — хоть куда-нибудь сбросьте. Зашла на цель — бросай, не тяни кота за хвост. Сделала — уходи сразу. И главное — с собой груз не унесите, как с ним садиться-то будете?»
Маринка, к стыду своему, вспомнила об этом уже потом, по дороге домой… в Дмитровск, то есть. А тут… Снизу как полыхнет чёрно-оранжево-красным, как бабахнет — так самолётик её фанерно-перкалевый аж вздрогнул и даже, кажется, чуть накренился… или это она что-то не то сделала? Одно поняла — кто-то из девчат, а может, сам командир уже «дёрнул за верёвочку».
— Дава-ай! — что было сил заорала Полынина.
Как посыпались из-под крыльев бутылки, она не почувствовала… или почувствовала, но сейчас вспомнить не может. Куда они попали, Маринка тоже не разобрала, надо бы спросить у Галочки, да язык не поворачивается. И насчёт тех бутылок, что в кабине штурмана были, до сих пор в толк не взяла… одно название — командир экипажа! Зато явственно услышала, как Галя крикнула срывающимся голосом: «Всё!» — и в ровное жужжанье моторов вплелось нежданное: «Дай па-арусу по-о-олную во-олю, сама-а я присяду к рулю!..» Ну, Галка!!!
Немцы? Она понимает, что там были вражеские солдаты, но вспоминается что-то вроде лоскутков, рассыпанных по станине от швейной машины и шевелящихся от сквозняка. Потому, наверно, и не чуяла угрозы. Только вдруг — явственно помнится: зубы заныли и самолёт качнуло… не от попадания, нет! Просто она, всем телом подавшись назад, заставила машину набрать высоту. Никогда прежде Маринка не слышала, как стреляют зенитки, но сразу сообразила: этот стрёкот несёт смерть.
Как уклонилась — сама не уразумела. Потому что только через несколько мгновений, каждое из которых могло стать последним, сообразила, что сделала совсем не то. Ручку вперед-влево, правую педаль от себя… Вот так — правильно! Послушный У-2 легко скользнул над верхушками сосен, едва не задев их брюхом.
А дальше — она очнулась уже в доме. На плечах, поверх комбинезона, — дядьегорова телогрейка, но всё равно знобит. И рука саднит. Даже смешно — только что из боя вышли, а рука болит от царапин, оставленных мстительной кошкой. Маринка шарит взглядом по горнице, что-то ищет… что? Где-то поблизости бормочет Селезень — только бы не пришел! Если придет, то ей нипочем не найти.
— Полынина!
Ну вот, теперь — наверняка! — Маринка морщится, говорит, не оборачиваясь:
— Мне — для Кати… она тут забыла…
Что же она забыла?
— Все наши вещи на взлётном, ребята отнесли, — глухо отвечает Селезень. — А Кати больше нету.