Второе попадание пришлось в «голову» самодельной артплощадки: тяжёлые рваные осколки стаей раскалённых птах прозвенели по телу и лафету орудия, с лязгом пробороздили железные борта и с жадным чавком мясницких топоров прорубили плоть большинства стоявших у гаубицы старых артиллеристов.
Рухнул навзничь, свистя разорванным горлом, бывший старший фейерверкер Никодимов, большой охотник до песен. Недвижным взглядом вперился в доски пола прижимающий окровавленные культи к животу Пименов. Закатилась под лафет чья-то прокуренная трубочка…
Третий и четвёртый снаряды, ударившие в стенку пулемётного полувагона, были посланы расхрабрившимися немецкими танкистами. Металл они, конечно, пробить сумели, но добрая кирпичная кладка устояла, осыпав пулемётчиков керамическим крошевом и создав внутри облако мелкой красно-рыжей пыли.
Без всякой команды оба «крупняка» правого борта схлестнули металлические плети очередей на одном из панцеров, неудачно пытающимся укрыться за жиденькой — на просвет — лесопосадкой. За дальностью расстояния бойцам не было видно, кромсают ли рурскую броню тульские пули, но вот то, что с танковых катков широкой лентой поползла гусеница, а поймавший очередь погон башни явно заклинило, пулемётчики поняли сразу. Пацаны, вчерашние старшеклассники, в колючих шинелях и немногим более взрослые красноармейцы предвоенного призыва на радостях подпрыгивали, колотили друг дружку по плечам, вопили «Ура!..»
…А рядом, внутри искореженного тендера, беззвучно рыдала телефонистка Леночка Лях, стоя коленями на острых гранях угольных кусков, поверх которых разметались толстые окровавленные косы Клавы Стецюры. Связистка боялась выпустить из рук раскроенную осколком голову подружки. Они познакомились только четверо суток назад: Клавочка, вся такая тонюсенькая, в сером ушитом пальтишке, с нарядной белой сумочкой в руках, взбежала на крыльцо пристанционной казармы, где дислоцировалась спешно формируемая команда «Красного Орла». И вот сейчас…
Чуть в стороне, неловко подвернув загипсованную руку, лежал под стенкой тендера Серёжка Денисов, удивленно уставивший в небеса третье око, проделанное острой маузеровской пулей германского стрелка, и низкое солнце отражалось в рубиновой эмали старлейских «кубиков».
Сто четырнадцать минут…
Сто четырнадцать минут рвали железо и плоть «Красного Орла» немецкие снаряды и пули.
Сто четырнадцать минут не смолкал оружейный грохот.
Сто четырнадцать минут отлаженная машина германского Вермахта ломала своими огненными шестернями русских людей.
А они — стояли. Сколько могли, и ещё больше.