— Товарищ командующий! Лезут! — встревоженный полувскрик кого-то из бойцов. Распластавшись на асфальте, Годунов вновь выглянул из-за края баррикады, изготавливая к бою презентованный мотострелками Кочеткова немецкий карабин. Точно, лезут. Вот же ж блин горелый! Короткими перебежками, попарно и поодиночке гансдесанты форсировали простреливаемый участок, скапливаясь для броска под прикрытием фанерного киоска «Книги-Газеты» и покоробленного фюзеляжа неудачно приземлившегося планера. В гости, значит, намылились? Идите-идите, встретим со всем пролетарским радушием. Насколько патронов хватит — столько и погуляем напоследок. Вот пенёк мушки совместился с торчащей из-за планерного киля каской. Ровно, как учили когда-то, выбираем спуск. Выстрел, толчок в плечо. Каска вдалеке дёрнулась и пропала из виду. Вот и славно: нам такие гости ни к чему, и пусть ганс не обижается: сказано же не раз было — не ходи на Русь…
Что было дальше, Александр Васильевич помнил нечётко: движения затвором, вылетающие гильзы, бегущие размытые фигуры на фоне чётко отпечатанной на сетчатке глаза мушки, перекатывания, перебежки, кувырок в сторону от катящейся по асфальту шипящей гранаты, чье-то падающее на спину тело, новые перебежки, расцветающие цветными зонтиками в небе купола, десятками отделяющиеся от крестоносных самолётов, сыплющиеся на голову горячие пулемётные гильзы, прошитая очередью жестяная стенка трамвая… И лишь одна картина отпечаталась в памяти, словно протравленная кислотой на медной пластине: высунувшийся по грудь за баррикадой чумазый белобрысый немец, руками в светло-серых перчатках направляющий на Годунова трубу брандспойта, и вылетающая из этой трубы чёрно-красная огненная струя. И боль, начисто отрубившая все воспоминания. Это потом он сообразил, что рефлекторно дёрнулся в сторону и, перевалившись через перила, ухнул в тёмные воды Оки. Слегка опамятовался тогда, когда глотнул воды и начал захлебываться. Тут уж изо всех сил заработал руками и ногами… получалось плохо. И всё равно — сам ли выплыл, течение ли вынесло на бережок аккурат там, где через время (вот уж ирония судьбы) будет маленький пляж, притулившийся к парку культуры и отдыха.
А ещё то ли случилось, то ли почудилось… Сидит он, Годунов, за столом в полутемной комнате, а перед ним — раскрытая картонная папка. Он с трудом разжимает сведенные судорогой пальцы, и поверх бумаг ложится удостоверение…
И снова — беспамятство на много дней. Не помнил Годунов, как его, чуть живого, нашла и подобрала там шестнадцатилетняя Зоя Бартенева, как прятала в сарайчике у своей бабушки Анны Марковны в закутке за старыми лопатами и ведрами, как выхаживали орловчанки обгоревшего командира. Даже очнувшись через неделю, он не мог увидать их лиц — веки опухли и не открывались, — лишь слышал тихие, заботливые голоса…