».
Об этом бое Годунов, наверное, знал все, что можно было узнать. Потому что этого «всего» было до обидного мало, приходилось домысливать и… и понимать, что придумки эти вполне могут войти в противоречие с реальной историей.
Теперь можно начать снова: а вдруг что-то да найдется? Дома, говорят, и стены помогают… Дом. Родительская «однушка» с окнами на мемориал. С вокзала — через весь город, это почти час на трамвае. Треть уже позади, и…
Пышнотелая вагоновожатая что-то проскрипела в микрофон.
— Чего? — насторожилась бабуля в газовом платочке поверх тщательно завитой седины.
— Чё? — тинейджер стянул на тощую шею большущие наушники.
— А что вы хотите, десятый час, дорога перекрыта, возложение, — равнодушно ответил мужик, который с равной вероятностью мог оказаться и рабочим, и учителем, и клерком каким-нибудь, винтиком государственной машины.
— Вагон дальше не пойдёт! — солидарно гаркнула тётка-водитель, благо не в микрофон, а через приоткрытую дверку кабины. — И когда пойдёт — не знаю. Часа через два, не раньше. Так что кому на Молочку — ногами быстрей дотопаете.
Странно, но именно в этот момент Годунов в полной мере осознал, что вернулся. Как только ни именуют на российских просторах всяческие торжища, но Молочкой центральный рынок называют, наверное, лишь в Орле.
На Молочку он не собирался. Но всё равно вышел. Наличие чемодана прогулке никак не способствует, однако же… В конце концов, не такой уж он и тяжёлый, чемодан, в нём всего лишь стандартный дорожный набор да ноутбук «мечта попаданца» с горой военно-исторической литературы, кучей альтисторических романов и несколькими стратежками.
Годунов никогда не считал себя ни историком, ни, упаси Господи, геймером (на пятом-то десятке!), да и сказки о суперменах, с ходу начинающих менять историю, его уже изрядно притомили. Он вообще никогда не ставил увлечёния выше службы. То есть, по мнению бывшей супруги, был редкостным занудой. Бывшая всерьёз полагала: выше службы для него в этом мире не существует ничего. Вообще и вовсе. Именно она однажды сказала (без пафоса, скорее, с жалостью): такие, как он, Саня Годунов, созданы не для службы — для служения. А в череде предшествовавших разводу семейных сцен главным обвинением было сакраментальное: «Твои приборы тебе дороже живых людей!» Как-то, в довесок, чтоб уж точно наповал, Лариса бросила вообще несусветное: «Ты у нас весь такой правильный, здорового авантюризма в тебе ни на грош. Ты, наверное, и в детстве по деревьям не лазал, с мальчишками не дрался и девчонок за косички не таскал!» Бывшая в совершенстве владела пресловутой женской логикой, отягченной высшим образованием и природной склонностью к демагогии: в пару фраз могла заложить такое внутреннее противоречие, что оно от одного, даже очень осторожного, прикосновения детонировало. Начни он, допустим, объяснять: хороший, мол, командир должен, прежде всего, уметь находить контакт с людьми и при этом не терять выдержки, — тотчас услышал бы: у тебя машинное мышление, и ты инструкция ходячая, которой чужды спонтанные — истинно человеческие! — поступки. Хорошо, хоть профессионала в нём жена признавала без колебаний…