Наше бомбоубежище — жалкая канава, наполовину прикрытая досками, присыпанными землей. Это самое удачное сооружение моего дядюшки Виктора. Он архитектор и несчетное число раз судился с клиентами, недовольными его творениями. В убежище две дощатые скамьи — со стен на них осыпается земля, — зарешеченное окно и наверху люк с крышкой из неструганых досок. По вырытым в жирной глине ступенькам в убежище спускаются наши соседи, все, включая семейство Преотеску и полковника Замфиреску. Господин Преотеску норовит занять уголок поукромней. «Сударь, вы трусите? Уж не наследственное ли это?» — издевается над ним полковник. «Вот еще! — отвечает Преотеску. — Я просто-напросто осторожен». Если не варит обед, то приходит и Мариетта Сима. Кто-то из служащих станции, искоса поглядывая через люк на небо, прикидывает, на какой высоте летят бомбардировщики. «Две тыщи пятьсот! — говорит один. — Ниже, чем вчера. Чувствуете тактику, с каждым днем все ниже и ниже, пока не пойдут на бреющем полете». — «Придумали тоже! Не меньше четырех тысяч!» — высказывается полусонная Мариетта. Она портниха и в системе мер разбирается. Полковник, он уже несколько месяцев как в отставке из-за злоупотреблений, допущенных при снабжении фронта продовольствием, возмущается: «Шпаки! Как это можно прикидывать? Пять тысяч пятьсот, и ни метра выше или ниже!»
Размеренным шагом, с возмутительными остановками по тропинке под сливами движется свекор Мариетты Симы, надменный старичок, лет под восемьдесят, прямой, будто проглотил трость. В руках у него шомпольная двустволка. «Сюда, скорее сюда, господин Ютеш», — торопят его из убежища. «Пусть летят, мне на них начхать», — гордо отвечает старик. «Вы нас демаскируете, — волнуется полковник, — с такой высоты даже пуговицы на жилетке видно. Заметят, что вы вооружены, и вытряхнут на нас всю коробочку…» Но упрямый старик выбрал местом для засады ореховое дерево и исподтишка поглядывает на самолеты. Еще твердой рукой он забивает заряд в ствол. «Сумасшедший», — шепчутся в убежище, теснясь друг к другу на узкой лавке. Самолеты уже над головой.
Я смотрел на небо. Тополя казались мачтами, облака парусами, и какие только фантастические картины не рисовались на них! Из голубых вод появилась великолепная Италия, колеблющаяся, высокая, с заливами, мысами и портами, полными кораллов. Там, где по ночам мерцает Большая Медведица, из кучевых облаков вышел рыцарь с алебардой и следом за ним — вставший на дыбы огромный конь, весь в пене, и тут же все волшебно изменилось, и возник отчетливый профиль моей тетушки, которая до 1932 года прожила в Вене и до конца своих дней искала ожерелье, похищенное у нее в день свадьбы, профиль превратился в шар Пикара, и я любовался его гондолой, привязанной к небу, затем явился солдат, похожий на ручную кофейную мельницу, но ростом с Италию. В синей воде расплывались звезды и гасли, погружаясь в глубину. Но это были не звезды. Один за другим рвались зенитные снаряды и заполняли лагуну белыми цветами, а заливы — дымом. Один самолет сбили — от его рева содрогнулся воздух. А эскадрилья продолжала свой путь дальше, на Кымпину, на Плоешти.