Граф с минуту помолчал.
— И перчатки продал. Разве нельзя жить без перчаток? Знаешь, Янош, у мамы была шкатулка из розового дерева, в ней лежали длинные перчатки — белые, желтые, розовые, голубые, черные, — мягкие, как кошачий мех, шелковистые, надушенные. Я раскрывал шкатулку и играл ими, гладил себя ими по лицу, потому что они были бархатистые и от них пахло фиалками. Ты помнишь мамины перчатки? Где тебе их помнить, ведь в то время, когда у меня были пони и коляска мне по росту, ты шлепал в грязи под мостом вместе с другими крестьянскими ребятишками в длинных рубахах и без штанов, и вы, до пояса спрятавшись в сорняках, смотрели на меня, словно на какое-то видение. Я сидел на веранде и пил мазагран, а вы подметали аллеи, и у вас мокрые рубашки прилипали к спинам. Эх, Янош, Янош, прошли те времена… Ноги у меня как будто оттаяли, дай я прижмусь к тебе спиной, а то она совсем как сосулька. Янош, ты спишь? Нет? Ну, так я тебе скажу, что ты спишь рядом со свиньей, которая рушит все, чего только коснется. В Вене, в институте, профессор мне говорил: «Господин граф, побольше серьезности, покорнейше вас прошу!» Напрасно он покорнейше просил меня. Спишь, Янош? Знаешь, почему я прошлый раз ушел от тебя через два дня? Не знаешь? Потому что мне не нравятся глаза твоей дочки. Ее глаза бросают мне вызов. Когда я был молод, мне правились именно такие глаза, потому что они бросали мне вызов как мужчине, и я хотел их покорить и покорял. Но твоя дочь, Эржи… Не Эржи? Тереза, да, Тереза, она глядит на меня вызывающе, потому что я стар и беден. Чтоб женщина глядела на тебя так, потому что ты… нет, это невозможно. Мужчины — дело другое, они такие же люди, как я, но женщины… Видишь ли, Янош, женщины — это не люди. Понятно? Янош, а немножко водки у тебя не найдется?
Янош, который уже засыпал, вздрогнул от испуга. Только этого сейчас недоставало — вытаскивать из погреба водку. И граф напьется. Что скажет Тереза, что скажет Габор? Да и кто знает, чего может натворить граф!
— Нет, барин. Нету, всю выпили на свадьбе.
— Нет? Хорошо! То есть хуже и быть не может!
Яношу на минуту показалось, что барин хочет встать с постели. Может быть, он уйдет, раз в доме нет водки? Приспичило же ему! Но граф повернулся раза два, спустил на пол ногу, задрожал от холода, снова спрятал ее под одеяло и свернулся клубком за спиной Яноша.
— Красивое зеркало я тебе подарил, Янош! Оно еще у тебя, да?
— У меня, как же, — шепнул Янош, и сердце у него сжалось. — Я дал его дочке в приданое. «Чего доброго, еще потребует его обратно!» — подумал он.