Вдруг она вскрикнула и упала грудью на стол, как переломилась в пояснице. Рябинин отшатнулся, ошарашенный еще больше, чем ударом бы по лицу. Рукояткина рыдала, размазывая слезы по обложке уголовного дела, на котором лежала ее голова. Игра кончилась. И допрос кончился — плакал человек.
Рябинин забегал по кабинету, заплетаясь в собственных ногах. Слез он не переносил, особенно детских и женских. Сам мальчишкой в войну поплакал вместе с много плакавшей, похудевшей матерью.
Слезы для следователя священны, потому что он должен откликаться на горе. А если они его не трогают, то надо уходить работать к металлу, к камню, к пластмассе.
Рукояткина плакала навзрыд, толчками, даже стол вздрагивал. И вздрагивал Рябинин, ошалело вертясь около нее. Она что-то приговаривала, бормотала, но слов было не разобрать.
— Ну, перестань, — сказал он и не услышал себя. Рябинин боялся слез еще по одной причине, в которой он век бы никому не признался: когда перед ним плакали — ему тоже хотелось плакать, будто он мгновенно оказывался там, в затемненном, голодном детстве своем.
— Перестань, слышишь, — погромче сказал Рябинин и легонько дотронулся до ее руки.
Она не обратила внимания. Тогда он взял ее за локоть, чтобы оторвать от стола. Неожиданно она подняла голову и прильнула к его плечу — Рябинин застыл, чувствуя сквозь пиджак ее горячий лоб. Но так было секунду-две: она глянула на него стеклянными от слез глазами, в ужасе отшатнулась и опять упала на стол. Теперь Рябинин разбирал некоторые ее слова и два раза услышал «какая подлость». Он и сам знал, что это подлость, которая расценивается как нарушение социалистической законности.
— Извини, — буркнул он.
Она плакала неудержимо. Видимо, прорвалось то, что копилось весь день, а может быть, и не один день. Рябинин склонился к ней, беспомощно озираясь:
— Разозлила ты меня… Такая тактика… В общем, прости, — бормотал он над ее ухом.
Видимо, она услышала его слова, потому что теперь в ее всхлипах он уловил слова про его тактику. Рябинин хотел назвать ее по имени, но как-то не повернулся язык. И уж совсем не хотелось называть по фамилии.
— Перестань же… Ну ошибся я.
Рябинин подумал, что лучше бы отвесила пощечину. И еще подумал, что все плачущие женщины похожи на маленьких девочек.
— Ну можешь ты успокоиться?! Я же извиняюсь перед тобой, — чуть не крикнул он.
— На одну женщину, — всхлипывала она, комкая мокрый платок, — и милиция… и прокуратура… все государство и еще обман… подличают…
Рябинин обрадовался, что она заговорила членораздельно. Он решительно схватил ее за плечи, оторвав от стола. Она села безвольно, как огромная тряпичная кукла. Рябинин выдернул из кармана платок, который сегодня дала Лида, и сунул ей в руку. Она взяла, приложив его к багровым векам и покусанным губам, — словно ночь металась в бреду.