— Впервые узнала о такой из телеграммы.
— Как же так? Никто вас не знает, ни с кем вы не знакомились, адреса домашнего никому не давали… Но кто-то его здесь знает…
— Я и сама не понимаю, — сказала она и пожала плечами. — Но вы-то должны знать.
Вот оно, мелькнуло то, что Рябинин угадывал давно и все думал, почему оно не проявляется, — барственная привычка потребителя, которому должен весь мир.
— Я-то должен. Но я не знаю.
— Как же так? — подозрительно спросила она. — У вас должны быть разные способы.
— Способы у нас разные, это верно. А вот кто украл ваши деньги, я пока не знаю. А вы все знаете?
— У меня высшее образование, — опять пожала она плечами. — Мои знания на уровне современной науки.
— Скажите, — вдруг спросил Рябинин, — у вас было в жизни… какое-нибудь горе?
Она помолчала, вспоминая его, как будто горе надо вспоминать, а не сидит оно в памяти вечно. Кузнецова хотела ответить на этот вопрос — думала, что следователь тонко подбирается к преступнику.
— Нет, мне же всего двадцать три.
— Жаль, — сказал Рябинин.
Видимо, она не поняла: жаль, что ей двадцать три, или жаль, что не было горя. Поэтому промолчала. Нельзя, конечно, желать ребенку трудностей, юноше — беды, а взрослому горя. Рябинин твердо знал, что безоблачное детство, беспечная юность и безбедная жизнь рождают облегченных людей, будто склеенных из картона, с затвердевшими сморщенными сердцами. Но желать горя нельзя.
— Я разочаровалась в следователях, — вдруг сообщила она.
— Это почему же?
— Отсталые люди.
— Это почему ж? — еще раз спросил Рябинин.
— Не подумайте, я не про вас.
— Да уж чего там, — буркнул он.
— На заводе, где я в командировке, читал лекцию ваш следователь. Такая седая, знаете?
— Демидова.
— Вот-вот, Демидова. Извините, старомодна, как патефон. Рассказывала случаи любви и дружбы. Как любовь спасла парня от тюрьмы. И как дружба исправила рецидивиста… Я думала, что она расскажет про детектор лжи, криминологию или применение телепатии на допросах…
— Но ведь про любовь интереснее, — осторожно возразил Рябинин.
Кузнецова фыркнула:
— Конечно, но во французском фильме или на лекции сексолога. А у нее голова трясется.
То, что накапливалось, накопилось.
— Скажите, вы сделали на работе хоть одну гайку? — тихо спросил Рябинин.
— Мы делаем ЭВМ, — поморщилась она от такого глупейшего предположения.
— Ну так вы сделали хоть одну ЭВМ?
— Еще не успела.
— А пирожки вы печь умеете? С мясом? — повысил он голос на этом «мясе».
— У меня мама печет, — пожала она плечами.
— Так чего же вы… — пошел он с нарастающей яростью. — Так чего же вы, которая ест мамины пирожки и не сделала в жизни ни одной вещи своими руками, судите о работе и жизни других?!