Португальцы учились мореплаванию у генуэзцев, и в Генуе Португалия нанимала свои первые корабли и адмиралов. Но в XV веке «португальский инфант Энрико Мореплаватель[77], имя которого связано с географическими открытиями португальцев, использовал опыт арабских мореходов Северной Африки. При их помощи португальцам удалось усовершенствовать навигационные инструменты и карты и лучше обучить командный состав. Под их влиянием, по-видимому, португальцы в середине XV века сконструировали новый тип каравеллы, имевший хорошую парусную оснастку»[78], – пишет Д.А. Ольдерогге. Когда, стремясь на Восток, в Индию, посланцы лиссабонского двора обогнули мыс Доброй Надежды и, озираясь на неизвестный им океан, стали подниматься вдоль восточного побережья Африки, они увидели здесь богатые приморские города, в которых ключом била торговая жизнь. В гаванях этих городов грузились и разгружались многочисленные арабские суда, на местных рынках толпился весь пестрый разноязыкий Восток, по всем направлениям шли партии разнообразных товаров. Развитая морская торговля требовала высокого уровня навигационных знаний, и, когда при знакомстве с Ахмадом ибн Маджидом Васко да Гама показал ему европейские мореходные приборы, «мавр нисколько не удивился», говорит португальский историк Жоао да Барруш. Ахмад ибн Маджид, в свою очередь, показал пришельцам разнообразный инструментарий, которым пользовались восточные лоцманы Индийского океана и который не уступал европейскому. Более того, глядя на приборы и оснастку португальских кораблей, арабский моряк и его товарищи могли вспомнить известную фразу из Корана: «Наш товар вернулся к Нам». Прошло немного времени, и португальские путеводители по Индийскому океану стали пополняться данными арабских лоций и морских карт, подлинные образцы которых, за редким исключением, впоследствии исчезли из поля зрения человечества, быть может, безвозвратно.
У слов, как и у людей, есть своя судьба. Одни, подобно бабочкам-однодневкам, имеют короткую жизнь, кончающуюся тогда, когда иссякает породившая их историческая обстановка; другие, родившись на заре истории, словно легендарный Агасфер, переходят из века в век, из языка в язык, подчас меняя свой первоначальный облик до такой степени, что даже опытному хирургу-лингвисту не всегда удается снять поздние напластования звуковой ткани без того, чтобы не повредить источенный ими корень. Скальпель филологической критики должен находиться в опытных руках, направляемых осторожным, но в то же время смелым умом, который оберегает от ошибок, но не боится их допустить, ибо все неточности, вкравшиеся невольно, рано или поздно преодолеваются непрерывным прогрессом науки. Названия месяцев эпохи Французской революции 1789 года – вантоз, нивоз, фрюктидор, жерминаль, брюмер, термидор и другие давно стали достоянием одной лишь специальной литературы; но «топор», самое старое слово русского языка, восходит к вавилонской форме, отраженной и в соответствующей арабской. Какие неожиданности подстерегают историка языка, показывает происхождение слова «промышленность» от древнерусского «мысь», слова «бумага» от названия сирийского города Манбидж, слова «галера» от арабского «гураб». Арабская струя в море русского языка шире, чем принято думать, и нередко именно обитателям далекого полуострова мы обязаны даже, казалось бы, исконными русскими словами. Если удивительно татарское происхождение русских «отец» или «башня», то не менее неожиданным бывает установить арабский источник в таких словах, как «зипун» (из санскрита) или «котомка». В этой главе сделана попытка отметить некоторые факты проникновения в Западную Европу и в русский язык арабских морских терминов.