Летчица, или конец тайной легенды (Шульц) - страница 27

А среди тягачей уже поднималась первая волна паники. Майорский шофер, который не медля погнал назад, к огневой позиции, вернулся и сообщил, что проехать туда больше нельзя. Несколько танков уже оставили ее позади и зашли с тыла. Все больше и больше танков совершало прорыв, но фельдфебель сказал, что пока впереди еще грохочет, никаких оснований для паники нет. Скомандовал боевую готовность. Каждому предстояло занять приготовленный окоп для круговой обороны. Раздали противотанковые гранаты. Лейтенант снимал в санитарной перевозке предварительный допрос с летчицы. Ефрейтор-письмоводитель вел протокол. Одна створка задней двери была распахнута. Лейтенант сидел с непокрытой головой на нижних правых носилках, положив ногу на ногу и скрестив руки. Ярко сверкала на солнце его белокурая шевелюра. К этому времени грохот спереди доносился уже непрерывно. Я завидел, как штурмовики, эти железные Густавы, описывают круги, они кружили над тем местом, где наши тягачи осуществляли свой отвлекающий маневр. Оттуда начали подниматься клубы дыма. Я как бы нес караул при санитарной машине. С автоматом. Вообще-то человек, на которого наложено дисциплинарное взыскание, не имеет права носить оружие. Лейтенант вдруг прервал свою беседу на русском языке. Из-за грубого вмешательства гауптвахмистра. Тот и не думал скрывать, что считает лейтенанта просто маменькиным сынком, решительно неспособным овладеть ситуацией по-военному. Он доложил, что велел переложить убитого русского в решетчатый ящик, а ящик поджечь. Летчица глядела через открытую дверь на овсяное поле. На том краю поля у межи догорал ее самолет. До сих пор она не проронила ни слова, только выдала свою офицерскую книжку. Ротный зашвырнул набитый картами планшет мертвого офицера в машину. Просто-напросто под ноги лейтенанту. Лейтенант подхватил планшет и нашел в нем карту, размеченную значками. Карту он расстелил у себя на коленях. Не удостоив более ротного ни единым взглядом. Сказал только, что лучше бы гауптвахмистру не изображать из себя вождя краснокожих. Тут ротный — богатырь по всем статьям — выхватил летчицу из машины и швырнул ее на землю. И при этом рявкнул, что с этой дамой как-нибудь сам разберется. Если мы сегодня угодим к Ивану в лапы и эта штучка раскроет рот, нас всех расстреляют. Он снова поставил летчицу на ноги, подтащив за волосы. Потом толкнул ее вперед и выхватил свой пистолет. Лейтенант тем временем изучал карту. Но тут разорался я. «Поганый, вонючий трус, вот ты кто», — завопил я, сам толком не зная, кого я имею в виду, лейтенанта или ротного. Писарь, заикаясь, спросил, не спятил ли я часом. Гауптвахмистр принял мой крик на свой счет, повернулся ко мне, направил на меня пистолет и, стуча зубами от бешенства, потребовал, чтобы я повторил свои слова. Уж и не знаю, повторил я их тогда или нет. Если бы повторил, он, верно, прихлопнул бы меня на месте. Лейтенант избавил меня от необходимости отвечать. «Плохой из вас пророк, гауптвахмистр, — с холодным спокойствием сказал лейтенант. — Если мы сегодня или завтра и впрямь угодим в лапы Ивану, а эта пленная снова обретет дар речи, к стенке поставят только одного. Да, одного наверняка поставят. За осквернение трупов». После чего лейтенант заговорил еще резче: «А ну, спрячь оружие!» Ротный неохотно повиновался. Я за рукав отвел летчицу обратно в машину. Она, не совсем еще придя в себя, поднялась на подножку, хотя и опиралась при этом на мое плечо. «Вот до чего мы дожили, — прохрипел ротный, — лучше пусть гибнут свои, лишь бы самому остаться беленьким». Повар влил несколько ведер воды в полевую кухню. Фельдфебель подошел к кухне и напился из огромного ковша. Лейтенант закричал, что приказывает уточнить место падения, перевозку отогнать поближе к огневой позиции, а пока распорядился подготовиться к передислокации. Впереди еще слышались редкие выстрелы. Среди четырех убитых был водитель перевозки. Шофер с командирской машины только перекрестился, когда лейтенант приказал ему достать из вещей господина майора лосьон для бритья и за рулем вездехода двинуться к огневым позициям, указывая дорогу перевозке. А за руль перевозки сядет он сам, лейтенант. Перевозка у нас была почти новая, светло-коричневая и красный крест на белом фоне. Никакой маскировочной окраски. Летчицу лейтенант устроил так, чтобы она у нас не вздумала сбежать, на левых носилках. Связав ей руки и ноги с помощью входящих в комплект ремней, а также ремешков от солдатских манерок. Помогать ему при этой процедуре мне не разрешили. Он сам ее осуществил насильственно, но не грубо. А мне велел принести коробку со сгущенным молоком из неохраняемого фургона. Там хоть одна, да найдется. Шеф любил, чтобы пудинги ему готовили на сгущенном молоке. Я нашел коробку. И втихаря показал связанной летчице одну из банок, где на пестрой этикетке мирно паслась корова. Мне почудилось, будто летчица усмехнулась. На какую-то долю секунды. Мой лейтенант приказал мне занять место на правом переднем крыле. Для наблюдения за воздухом позади машины. А про приказ доставить меня по начальству и протокол дознания он, судя по всему, вообще забыл. Может, он надеялся, что майор тем временем погиб? Впрочем, у меня не было времени предаваться подобным размышлениям. Мне надо было глядеть в оба, чтобы на этой ухабистой дороге не загреметь вниз с подножки. Шофер начальника поехал кружным путем, более безопасным, как он, должно быть, считал. И зря. Его машина угодила под дождь осколков. Я даже видел танк, который его обстреливал. Он стоял на пригорке. Длинный ствол еще дымился и указывал прямо на нас. Я спрыгнул. Лейтенант спрыгивать не стал. До предела сбросив скорость, он открыл дверцу и, высунув руку, закрепил на крыше флажок с красным крестом. Возле подорвавшегося вездехода. Странно, что машина не сгорела. Мертвый шофер лежал грудью на рулевом колесе. Лейтенант что-то мне показал. На сиденье рядом с шофером лежал граненый флакон, лосьон господина майора. С флаконом в руках я залез в кабину перевозки, потому что лейтенант махнул мне рукой. Мы снова тронулись. Я видел, как длинная труба стоявшего на пригорке танка провожает нас. Я разглядел капли пота у лейтенанта на носу. Длинная труба задралась кверху. Танк подал назад и скрылся за горкой. «Когда я шоферил, у меня здесь всегда висел амулет». Я про себя восхитился хладнокровием лейтенанта. Мы заехали в глухую лощину неподалеку от огневых позиций. Кусты надежно укрыли машину. Пассажирке нашей лейтенант сказал, что к завтраку мы вернемся. Снаружи я еще сказал, что в лощине холодно и что на верхней полке лежат одеяла. Лейтенант бросил взгляд на стопку одеял, но не тронул их. Мы начали безмолвно карабкаться вверх по крутому рыхлому склону. Пока вскарабкались, я набрал полные сапоги песку. Лейтенант запретил мне вытряхивать песок, сославшись на то, что положение у нас пока неопределенное. Дальше пришлось ползти, чтобы бросить взгляд на позицию. По его милости я здорово натер ноги песком, а все потому, что дал совет насчет одеяла для нашей пленницы. Мой хладнокровный лейтенант самым недостойным образом приревновал меня. Здесь он желал быть оленем-победителем по праву высокого рождения. А русские, они пролетарии. И ко мне это бранное слово тоже вполне применимо. Уже не раз и не два лейтенант, к которому я испытывал полное доверие, называл меня придурковатым пролетарием. Вдобавок девушка эта выглядела так, будто работает в типографии. Надо сказать, что у меня на родине самые красивые девушки работают в типографиях. Словом, по происхождению, скорее уж мне следовало заботиться о девушке, чем кому другому. Вот какие опасные мысли занимали меня, когда мы ползли вперед.