— Борис Николаевич.
— Да.
— У меня к вам одна просьба.
— Эх, скоро я твоими просьбами дом выстрою, — заговорил он загадками. И при чем тут дом? — Ну говори.
— Тогда на помойке со мной один парень был.
— Что, помогал деньги искать?
— Да нет, он там был сам по себе. — Я набрала в грудь побольше воздуха и вымолвила: — Бомж он.
Борис Николаевич схватился за сердце:
— Так, еще бомжей мне не хватало. За каким кляпом он тебе сдался?
— Приведите его, пожалуйста, сюда!
— Зачем? Он же бомж! Его все равно дома никто не ждет, потому что у него нет дома. Здесь ему лучше. Крыша над головой и прочее.
— Да, я знаю, но… — На улице его никто против воли не разденет! Но как я об этом скажу? — Борис Николаевич, вы, наверно, меня не поймете, но он… он, наверно, голый! — Я рассчитывала разглядеть в его суровых глазах намек на сочувствие к оголенному, но в них заплескался… испуг! Почему? — Только отцу не говорите! — поспешно добавила я. Он ведь у меня такой! Услышит про особь мужского пола и устроит допрос в гестапо!
— Да уж, конечно, ТАКОЕ скажешь… Хм, я понимаю, Юля, тебе семнадцать лет, это естественно, что у тебя возникает, хм, некий интерес, но… Просить меня привести к тебе обнаженного бомжа, дабы удовлетворить твое любопытство, — это, по-моему, слишком! Попроси мать купить тебе какие-нибудь там журналы, не знаю…
Смысл сказанного доходил до меня очень медленно, как до тираннозавра, но когда дошел…
— Спятил!! — вскочила я с кресла. — Ты че, совсем?! Мне не нужен голый мужик! Я прошу тебя его выпустить, пока с ним еще не сделали какую-нибудь гадость!
— А, вон оно что… — Бориска покраснел всей своей лысиной, которая, на мой взгляд, с каждым днем завоевывала все большие территории на площади его головы. — Так, — сказал он, выдержав пятиминутную паузу, в течение которой, надо полагать, переваривал всю несуразность случившегося. — Мало того, что я ее вытащил, она еще настаивает на освобождении какого-то предположительно голого бомжа! Дела-а…
— Бомжи тоже люди! — проснулась во мне ярая противница всяческих дискриминаций. Потом она во мне слегка попритихла и решила брать Акунинского жалостью: — Он такой хороший человек!
Он прыснул со смеху.
— Боже, она введет меня в могилу! Даже в таком месте успела с кем-то подружиться! Ладно, сейчас все устрою, — махнул он рукой и снова пододвинул к себе телефон.
Через пятнадцать минут взору моему предстал блаженно улыбающийся Василий. Одетый.
— Это и есть твой протеже? — проявил следователь любопытство и не побрезговал оглядеть новоосвобожденного. — Н-да, — протянул в итоге, чем оскорбил мой вкус. — Имя-то есть у вас?