– Я однажды читала про то, что дождь шел с лягушками и рыбой, – сказала она. На ней были перчатки, когда она перебирала сломанные ветви и заталкивала грязь обратно в дерн. – Это было задокументировано как настоящее происшествие. Можешь представить, каково это: идти, думая о чем-то своем, и вдруг тебе на голову падает рыба?
Она смеялась над этим, а потом внезапно замолкла и нагнулась, чтобы пододвинуть разрушенное гнездо. Я увидела белые осколки яиц у ее ног.
– Бедные птички, – сказала она, и ее настроение вмиг испортилось.
Иногда она бывала такой: бумажным журавликом, складывающимся без предупреждения. Я больше ничего не сказала, как и она. Я ненавидела изменение ее настроений и не могла определить, когда оно начнется или как долго продлится. Я просто смотрела, как она обходила лужи, и потягивала свой горячий шоколад, пока он не остыл.
– Мне жаль птичек, – сказала я, когда мы снимали обувь в прихожей, – и что ты расстроилась.
– Дело не в птичках, милая, – сказала она и заправила мои волосы за ухо: не хотела, чтобы я его прятала. – Просто это напомнило мне о ком-то, кого я знала.
– Тогда расскажи мне больше о дожде из лягушек, – попросила я, и мамино плохое настроение так же быстро ушло, как и пришло. После этого утра мы больше никогда не говорили «льет как из ведра». У нас была своя версия.
***
«Лягушки и рыба», – думаю, просыпаясь, и не сразу понимаю, где нахожусь. Я не в своей кровати. Стеганое одеяло поверх меня более жесткое, чем то, к которому я привыкла, и оно не упало на пол, а простыни не запутались в ногах. Должно быть, я спала спокойно.
Потому что мне не снился тот сон.
Сердце не бьется учащенно, только что снова разорванное на части, и из-за этого я чувствую себя легче, чем за все последние недели. Убираю покрывала, надеваю белое хлопковое платье и провожу пальцами по завиткам волос. Но мысль остается и зудит: «Разве я не должна хотеть, чтобы мне снился тот сон, пусть даже он и мучает меня, если это единственный способ снова увидеть маму?»
Когда прихожу на кухню, Женевьева передает мне чашку кофе, от которой идет пар. Я ее беру, хотя обычно не пью кофе.
– Доброе утро, – бросает она и показывает на сад: – Он там.
Майлз сидит один за столом, окруженный воздушной сдобой, джемом, кремом и ягодами. Столько еды мы оба никогда не съели бы, и я невольно думаю о рационе в нашем доме. Майлз с трудом делает паузу, запихивая еду в рот, чтобы кивнуть мне.
– Тебе тоже доброе утро, – говорю я. Воздух кажется чистым и свежим после бури. Бьюсь об заклад: сегодняшний рассвет стоил того, чтобы на него посмотреть.