– Элиза, – зову я хриплым голосом и отчаянно машу ей, пока она не перестает рассматривать ногти и не смотрит на меня со смесью подозрения и удивления.
– Что ты здесь делаешь? – говорит она, поднимая брови и осматривая мои испачканные в грязи ноги.
– У тебя есть Бури? – спрашиваю, не отвечая на ее вопрос. Холодный страх все еще наполняет мое тело. – Пожалуйста, – говорю я умоляюще. – Они нужны мне. Это очень важно.
– Нет, – говорит Элиза и теперь смотрит на меня как-то странно. – Если бы они у меня были, я бы сама воспользовалась ими, чтобы встретить маму с поезда. Вместо того чтобы стоять здесь. – Она поправляет шляпу и встряхивает светлой волной волос. – Очевидно же.
У меня внутри все опускается. Я совсем забыла о телеграмме. Элиза все еще думает, что ее мама возвращается домой сегодня.
«Тебе не нужно рассказывать ей, – звучит сдавленный голос в моей голове. – Никто никогда не узнает. Не трать на нее время. Иди домой и убедись, что все хорошо».
Подчиняюсь этому голосу и поворачиваю в направлении дома Клиффтонов, не проронив больше ни слова.
Но едва делаю два шага и резко возвращаюсь. Не могу так поступить.
– Элиза, – вырывается у меня, – мне нужно кое-что тебе сказать.
Не так я себе это представляла. Я хотела, чтобы Элизе было так же больно, как и мне, чтобы она узнала, каково это, когда мама разочаровывает или вызывает смущение. С ужасом понимаю, насколько сильно хочу избавиться от этой части своей натуры – той, что выбрала горечь, которая делает меня больше похожей на Стивена и меньше – на маму или Клиффтонов.
Чувствую дорожную пыль во рту и начинаю дрожать.
– Твоя мама не придет, – сознаюсь я. – Она послала телеграмму, а я… взяла ее. Она сказала, что наметился аукцион и она не приедет. Извини.
Элиза холодно разглядывает меня.
– Что? – спрашивает она.
Я сражаюсь с последней каплей гордости, пытаясь ее задушить.
– Знаю, это было ужасно, и не знаю, почему я так поступила. Извини, – повторяю.
Рот Элизы открывается. Мои слова лишили ее дара речи.
– Ты во многом была права, – говорю. – Надеюсь, когда-нибудь простишь меня.
Прежде чем Элиза приходит в себя, поворачиваюсь и пускаюсь бежать, пока она и ее сломавшаяся машина не исчезают из виду. В боку пронизывающая боль.
Но я заставляю себя бежать дальше.
Замедляю бег до трусцы, когда замечаю железные ворота Клиффтонов. Заходящее солнце разбрасывает над головой золотые, розовые и оранжевые лучи. К тому времени, как добираюсь до круговой подъездной дорожки, покрытой гравием, заметно хромаю.
Я уже знаю: что-то не так. Дом выглядит необычно тихим, словно задержал дыхание. Из трубы не идет дым. Свет выключен. Все слишком темное.