Сесиль (Дюма) - страница 56
Анри внимал этому пространному объяснению, словно слушал очаровательную волшебную сказку. Только сказка оказалась реальной историей, а волшебная фея была перед ним. Расскажи ему все то же любая другая девушка, он счел бы ее безумной либо жеманной; иное дело Сесиль: невинное дитя безусловно поведало о своей жизни, своих чувствах, радостях и горестях; возможно, она наделила ими и цветы, но сделала это от чистого сердца; среди прочих историй Сесиль рассказала Анри и такую печальную историю розы, что у Анри едва слезы не выступили на глазах.
Слушая Сесиль, маркиза пыталась время от времени сменить тему: все эти ботанические истории казались ей не заслуживающими внимания, неинтересными; однако Анри придерживался иного мнения и непрестанно возвращал разговор к тому же предмету, настолько ему казалось мало жить лишь с человеческими существами и настолько, напротив, привлекали его некие фантастические творения Оссиана или Гёте.
Между тем едва лишь маркиза произнесла слово «музыка» и открыла фортепьяно, как Анри, сам превосходный музыкант, попросил Сесиль спеть что-нибудь.
Сесиль не ведала, что значит заставлять просить себя, как не знала, есть ли у нее талант или его совсем нет; возможно даже, она вообще не знала, что такое талант.
Как и рисунки, музыкальное исполнение Сесиль было проникнуто чувством, поэтому, когда она спела с бесконечным изяществом и очарованием один или два романса и исполнила столько же ноктюрнов, Анри простосердечно спросил ее, нельзя ли послушать какие-нибудь ее сочинения.
Сесиль не заставила просить себя и, не отказываясь, снова коснулась пальцами клавиш, и зазвучала одна из тех странных, мечтательных мелодий, какие у нее изливались порой, когда она садилась за инструмент; легкое движение педали, едва слышно отбивая такт, свидетельствовало о том, что наступила ночь; все шорохи земли смолкали один за другим: почти полную тишину, воцарившуюся затем, нарушал лишь шепот ручейка; но вот среди величайшего безмолвия тьмы взмывает песнь какой-то птицы, сладкоголосой, неведомой птицы — не славки, не соловья, но птицы, чей голос, словно отзвук небесных мелодий, рождался в сердце Сесиль и вобрал в себя все — надежду, любовь и мольбу.
Внимая звукам этой необычной симфонии, Анри уронил голову на ладони, а когда поднял ее, не подумав даже смахнуть дрожавшую на ресницах слезу, увидел Сесиль с откинутой назад головой и устремленным ввысь взглядом повлажневших глаз; Анри готов был броситься перед ней на колени, восторженно поклоняясь, словно Мадонне.
В эту минуту вернулись баронесса с герцогиней.