— Они открылись, — заметил Стокер, подходя ко мне. Я кивнула, удивляясь тому, как последний мотылек срывается в любовном преследовании другого мотылька.
— Я получил известие сегодня утром. Ребенок Джона де Моргана родился преждевременно прошлой ночью. Девочка, — тихо сказал он. — Это, несомненно, стало неприятным шоком для ее матери.
— А Кэролайн? Как она?
— Достаточно хорошо, хотя ребенок может не выжить.
— Если ребенок выживет, я рада, что это девочка. Ее мать не сможет претендовать на деньги де Моргана, — сказала я с легким налетом суровости.
— Нет. Сейчас ей придется отказаться от своих махинаций. Как только смогут, они хотят переехать в деревню.
Я обернулась, но его лицо ничего не выдало. Ему было больно говорить о ней? Тем не менее, он не произносил ее имя, никогда не говорил со мной о ней добровольно. И вдруг слова, которые я никогда не собиралась произносить, сорвались с моих губ. — Почему ты никогда не произносишь ее имя? Я только один раз слышала, как ты произносишь слово «Кэролайн». Она так тебя мучает?
Выражение его лица было удивленным. Затем он улыбнулся. — Нет. Я не говорю этого, потому что никогда не называл ее по имени, кроме как однажды, в нашу брачную ночь, прямо перед тем, как она отказала мне в постели. Я поцеловал ее и назвал Кэролайн. Тогда, как я считал, был самый счастливый момент в моей жизни, один прекрасный золотой момент, прежде чем все пошло в ад.
Я отвернулась. Так вот, что это значило, когда он назвал ее имя, одурманенный, в полубреду, и его рот был на моем. Он помнил не женщину, которую любил раньше, но обещание счастья, которое он однажды увидел, и думал, что никогда не узнает снова. Я прочистила горло и смахнула заблудившийся лист.
Он стоял передо мной, очень близко. Он протянул руку, приставив кончик пальца к моему горлу. — Красивая маленькая бабочка. Я не помню, чтобы видел это раньше.
— Это новая, — сказала я ему. У нас будет достаточно времени, чтобы объясниться.
Он продолжал, все еще касаясь бабочки ляписа, его костяшки просто касались кожи моей груди.
— Дело закрыто. Джон похоронен, и все, что осталось от моей репутации, спасено, — сказал он странно мягким голосом. — Спасибо тебе за это. Ты борешься за меня сильнее, чем когда-либо за себя. Почему?
— Потому что на земле нет силы, которая могла бы заставить меня отказаться от нашей дружбы. Нет настолько темного дела, в котором ты мог бы признаться, чтобы это заставило меня покинуть тебя. Однажды ты сказал о нас, что мы ртуть, а весь остальной мир грязь. Мы одинаково сформированы природой, отвергать друг друга — значит плевать в лицо тому, что божество посчитало целесообразным объединить в нас. Мы одинаковы, и расстаться с тобой — значит расстаться с самой собой. Сделай из этого какие хочешь выводы.