— Чего надобно?
— В версте от острожка казаки, числом около двух десятков, через реку перевезлись. Атаман их перемолвиться с воеводой желает.
— Желает, зови. А ты, Дороня, погоди. Сначала узнаем, с какими вестями гости пожаловали.
Сотник вернулся. С ним в избу вошёл коренастый плосколицый казак с густой чёрной бородой. Атаман снял шапку, окинул избу взглядом тёмно-серых, чуть навыкате, глаз, перекрестился на икону.
Дороня кинулся к гостю:
— Лёгок на помине, Ермак Тимофеевич! Ты ли?!
— Дороня! Шершень! Не чаял свидеться. Мы думали, тебя вороны склевали! — Атаман облапил Дороню могучими руками, отстранив, спросил: — Севрюк Долгой где?
Дороня опустил голову:
— От татарской сабли полёг.
Ермак тяжко вздохнул:
— То долг наш, Русь от ворога оборонять. В том году клятву перед государевым человеком Новосильцевым давали, в верности царю клялись. Знать, заедино теперь Руси и казацким юртам быть. Иначе нельзя, за православную веру стоим. И то верно, одним нам с турками, крымчаками и ногайцами не совладать. Лишь бы государь на волю нашу не покушался... А Севрюк славный рубака был... И Павло Поляничка тоже... После набега татарского мы его у реки нашли... Там и схоронили кости... Об остальном не спрашиваю, после. Дело спешное. — Атаман повернулся к Хворостинину. — Прости, воевода, речи наши, дозволь слово молвить.
Князь встал из-за стола:
— Молви, атаман.
— Татары по Свиному шляху идут, немалым войском. Дознались мы, сам царь крымский Девлет-Гирей ведёт на Москву четыре тьмы, а то и больше. С ним Темрюк кабардинский и ногайцы. Мыслю, через Кромы пойдут. Брода будут искать. Не иначе, Быстрым переправляться вознамерились.
— Им ни Ока, ни Жиздра, ни Угра не преграда, ежели войско не противопоставить. Скотьи люди! Мы мнили, они на Тулу и Серпухов попрут, а эти нехристи Пояс Пресвятой Богородицы обойти хотят. Там же у нас никого, лишь заслон малый! Перелезут татары реку, не удержим! — Хворостинин стукнул кулаком по столу: — Говорил Черкасскому! Не послушал... Дороня! Веди коней! К старшим воеводам поедем. — Схватил шапку, перед дверью глянул на икону: — Господи, только бы успеть!
* * *
Не успели. Девлет-Гирей, в позолоченных доспехах и шлеме, стоял на берегу реки и с удовольствием наблюдал, как отборная тысяча Саттар-бека расправляется с малочисленным заслоном русских. До поры он сомневался, распустить ли в этом году великую войну, обойтись ли разорением окраин и требованием поминок; ведь войско для большого похода не собрано, а помощь от османов так и не была получена. Теперь же случилось, что прямой путь на Москву открыт. Знать, на то воля Аллаха, и благосклонностью его следовало воспользоваться: не мешкая, оставить обоз и идти налегке к столице царя Ивана. Правильно говорит Дивей-мурза: «Москва стала слабее». То же подтвердили и перебежчики, коих собралось не менее десятка. Прибежали из Каширы, Белёва, Серпухова, Калуги. Среди них в большинстве татары, предавшие веру в Аллаха и перешедшие на службу к русскому царю, а также дети боярские, что убоялись жестокостей его правления. Хан помнил имена некоторых из них: Башуй Сумароков, Кудеяр Тишенков и Васька Куницын, тот самый дворянин, пленённый прошлой весной. Не зря повелел Саттар-беку отпустить его. Теперь такие люди, каковых гяуры называют изменниками, пригодились. Они и подтвердили: трон под Иваном качается, многие бояре им недовольны, оттого и прислали тайных гонцов к нему, мало того — голод, мор и войны повыбили людишек, истощили Русь. С их же слов, войска на рубеже стоит мало, не больше шести туменов, остальные приписаны к крепостям. Большую часть своих полков царь Иван отправил в Ливонию под Ревель, следовательно, пока не все силы урусутов подтянулись к рубежам, можно сразить Русь в самое сердце. Перебежчики укажут самый короткий путь к Москве, как указали плохо охраняемый брод.