— Защита! Держи защиту и смотри на мои ноги.
Кулаки, прикрывающие лицо, чуть наклоненное вперед туловище — он выглядел настоящим боксером, каким когда-то и был. В этой стойке он казался неуязвимым, готовым сразиться с любым соперником.
Он боролся за титул чемпиона мира в полутяжелом весе в 1952 году, но проиграл по очкам с незначительной разницей. Проиграл Рокки. Я знал этот бой наизусть, этот его последний бой, о котором писали все тогдашние газеты, этот бой, увенчавший его карьеру и одновременно поставивший на ней крест. Потому что сразу после поражения он повесил перчатки на гвоздь. Я никогда не находил в себе смелости расспросить его об этом загадочном поединке, но в тот день, сам не знаю почему, задал вопрос:
— Что-то помешало тебе победить в том бою? Ты знаешь что именно?
Сосредоточенно насыпая корм собаке, он сделал вид, будто не расслышал, и некоторое время мы оба молчали. Потом он сухо ответил:
— Ничего. Ничего мне не мешало. Кроме судьи, которого нельзя подкупить.
Он вытер руки маленькой белой тряпкой, и я понял, что означает этот жест: больше никаких вопросов.
— И особенно не надо верить тому, о чем болтают газеты, — продолжал он, словно прочитав мои мысли. — Одни глупости! Сплошное вранье!
Он замолчал и несколько секунд наблюдал, как Баста, уткнувшись носом в миску, шумно наслаждается едой.
— Сколько же в него влезает! Уму непостижимо, да?
Он поднял на меня светлые мечтательные глаза. Мне почудилось, что прошла целая вечность. Свеча на столе почти догорела, и он ее задул.
— Почему ты тогда все бросил? Вот чего я не понимаю. Почему не захотел сразу же взять реванш?
— Иди посмотри!
Мы отправились в туалет. Там был настоящий храм бокса, нетронутый кусок прошлого.
Свидетельство, выданное судьей, вставленное в рамочку, заняло место на стене чуть в стороне от фотографий боксерских поединков. Наполеон в белых атласных трусах словно парил в воздухе, пружиня на легких мускулистых ногах. Сжав челюсти, он сыпал апперкотами, прямыми ударами или, приняв защитную стойку, отбивал хук противника. Непобедимый — ни одного нокаута.
— Прислушайся, Коко…
Я изо всех сил напряг слух.
— Слышишь, как ревет толпа? Слышишь крики? И удары кулаков, да?
Я слышал только негромкое бульканье воды, бегущей по сточной трубе, но все равно кивнул.
Наполеон в упоении рассматривал на снимках свое лицо.
— Я ни капельки не изменился. Да, Коко, время меня пощадило.
— Да, дед, ты совершенно не изменился. И вообще никогда не изменишься. Ты ведь правда не изменишься, да?
— Ни за что. Обещаю.
Наполеон замер у фотографии Рокки. Он прищурился и передернул плечами.