Потом я остановился на картинке, изображавшей нас в кафе, всех четверых. Отсутствие Жозефины ощущалось особенно остро.
— У Наполеона странное выражение лица, — сказал я. — Ты уверена, что оно такое и было?
— Он был таким внутри.
Я не заметил у него во взгляде грусти, которую сделала такой заметной мама.
— А вот это, мама, когда Наполеон упал, танцуя как Клокло. Но тебя ведь там не было, ты этого не видела.
— Нет. Но я представила себе. Все так и было?
— Да, точно так. Можно подумать, ты где-то там пряталась.
Вдруг я понял, что ищу кое-что совершенно конкретное. Мне бросилась в глаза одна картинка.
— Я знала, что этот момент тебя особенно поразил. Он прекрасен, твой отец, правда?
И снова у меня перехватило дыхание при виде идеальной боевой стойки моего отца. Я прикрыл ладонью часть рисунка, чтоб были видны только грудь, голова и кулаки в боксерских перчатках, которыми отец прикрывал подбородок. Меня охватило необъяснимое волнение.
Мать забрала свой альбом, перевернула несколько страниц и вырвала лист.
— Держи. Отдашь это своему приятелю.
Шапка Александра. Мама постаралась тщательно скопировать инициалы, и я не сомневался в том, что Александр не останется к этому равнодушным. Нарисованная на бумаге, его шапка останется неподвластной ни времени, ни износу — ничему.
В эту минуту отец открыл окно и сделал знак, что у нас гости.
— Это тот, другой, — шепнул он. — ЖЕ-НИХ.
Эдуар в завязанной под подбородком шапке-ушанке из выдры немного напоминал Деда Мороза. Он был круглолицый, бледный, с ярким румянцем на выпуклых скулах. На ногах у него были теплые сапожки из меха, ворсинки которого свисали до самого пола, а под носом — густые усы, как будто сделанные из того же меха. Я, как ни старался, не мог отвести взгляд от его обуви.
— Это мех яка. Я купил их в Монголии, — объяснил он. — Эдуар, — кратко представился он, слегка качнувшись вперед. — Может быть, вы обо мне уже слышали?
Я с первого взгляда понял, что он обладает азиатской мудростью. Конечно, с Наполеоном не сравнить, суперлегкий вес, зато улыбка у него была широкая и добрая, хотя немного глуповатая. Он протянул нам правую руку, еще замотанную бинтами:
— Обжег руку, когда копался в моторе машины.
Только я один на всем белом свете знал, что он врет, и эта ложь сразу же меня к нему расположила. Он явно пришел поговорить с Жозефиной.
— Она еще не вставала, — приглушая голос, сообщил мой отец. — У нее выдался… суматошный вечер.
Эдуара усадили на диван, и наступило долгое молчание, потому что говорить вообще-то было не о чем. Поскольку Жозефина все никак не просыпалась, Эдуар открыл свою сумку на длинном ремешке.