Да, этот человек ни разу за всю жизнь не прикинулся добродетельным, между тем, как прикидывались все. А за огненную добродетель можно простить всякий порок. Чтобы избежать приговоров пуристов, надо, чтобы сам порок был лишен всякой экстремы. Чтобы избавиться от упреков разных мозгоебателей, врода принца Гамлета, королеве Гертруде, прежде чем идти под венец, надо было просто УСПЕТЬ ДОНОСИТЬ СВОИ БАШМАКИ. Искупитель был во всем искушен, кроме греха. Мы же можем быть искушены во всех грехах — чтобы знать им цены и суметь отвратиться от всех них. Можно быть причастным мелкой лжи, можно быть поднаторевшим в пустячной неправедности — пусть — это как прививка от оспы — это избавляет от той ГИГАНТСКОЙ ЛЖИ — (все дурни знают, о чем я говорю).
А если скажут мне бабы, что выглядел он скверно, что нос его был мясист, а маленькие глаза постоянно блуждали, и дурно пахло изо рта, и все такое, — я им, засранкам, отвечу так: ”Ну так что ж, что постоянно блуждали? Честного человека только по этому признаку и можно отличить: у него глаза бегают. Значит, человек совестлив и не способен на крупноплановые хамства, у масштабных преступников глаза не шевелятся, у лучшей части моих знакомых — бегают. У Бонапарта глаза не шевелились. А Розанов сказал, что откусил бы голову Бонапарту, если бы встретил его где-нибудь. Ну как может пахнуть изо рта у человека, кто хоть мысленно откусил башку у Бонапарта?”
Он не был ни замкнут, ни свиреп, пусть не плетут вздора те, кто не знает, что в мире нет ничего шуточного (а он знал это лучше всех), эти люди веселы и добры, и он поэтому был веселее всех и добрей. Только легкомысленные люди замкнуты и свирепы.
А если (гадость какая!), а если заговорят о пресловутых ”эротических нездоровьях” Розанова, — тут нечего и возражать. Тому, у кого в душе, от юности до смерти, прочно стоял монастырь, — отчего бы и не позабавиться иногда языческими кунштюками, если бы это, допустим, и в самом деле были только кунштюки и забавы? И почему бы не позволить экскурсы в сексуальную патологию тому, в чьем сердце неизменной оставалась Пречистая Дева. Ни малейшего ущерба ни для Розанова, ни для Пречистой Девы.
Ему надо воздвигнуть монумент, что бы там ни говорили. Ему надо воздвигнуть три монумента, на родине, в Петербурге и в Москве. Если мне будут напоминать, что сам покойник настаивал: ”Достойный человека памятник только один — земляная могила и деревянный крест, а монумент заслуживает только собака”, — я им скажу, дуракам, что если и в самом деле на что-нибудь годятся монументы, то исключительно только для напоминания о том, кто по зависящим от нас или нет причинам незаслуженно ускользнул из нашей памяти. Антону Чехову в Ялте вовсе незачем ставить памятник, там его и без того знает каждая собака. А вот Антону Чехову в Воронеже — следовало бы — каждая тамошняя собака его забыла, а надо, чтобы помнила каждая собака.