Стоическое безразличие, с которым они принимали свой приговор, ужасало его, тогда как сама манера их приготовлений одновременно вселяла изумление и отвращение.
Смерть была для них объектом насмешек, явлением, которым они, казалось, упивались. Каждый день они как бы открывали пародийный трибунал, а кто-то измазывал своё лицо и, исполняя роль Фукье-Тенвиля, выносил приговор сотоварищам-заключенным, представшим перед его судом. Затем следовал допрос, преисполненный изощрённых острот и презрительных насмешек, направленных против санкюлотов. А когда это действо завершалось, далее они приносили два стула, представляющих гильотину, и с многочисленными шутками и искренним смехом осуждённые клали головы в импровизированный люнет и таким образом весело репетировали жестокую трагедию, которую вскоре разыграют кровавым образом всерьёз.
Однажды его схватили и приволокли к маркизу де Трезону, который в тот день взял на себя роль генерального прокурора. Лишившийся дара речи и обозлённый, стоял он там, куда его привели, неспособный присоединиться к их страшному веселью и не отвечая ни слова на едкие издёвки, которыми его осыпали.
Они приговорили его к смерти за трусость, и язвительный Трезон выразил надежду, что приговор сможет донестись до слуха санкюлотского трибунала, поскольку он даст революционерам предлог, о котором они ещё не помышляли, для отправки людей на смерть, когда всех остальных предлогов не хватило.
Но когда они притащили Армана к своей пародийной гильотине, вмешался шепелявый тупица виконт де Лафосс.
- Отпустите его, месье, - завопил он визгливым бабьим голосом, - или, клянусь душой, он потеряет сознание, и нам придётся его воскрешать.
Слабый румянец тронул щёки Армана, и его стройная фигура вдруг распрямилась.
- И вы, Лафосс, смеете насмехаться надо мной, - запальчиво откликнулся он, - вы, который был найден национальной гвардией трясущимся в бельевой корзине?! Хорошо бы вам это вспомнить, когда вы разговариваете с тем, кто встретил чернь со шпагой в руке и был взят живым только потому, что им недостало милосердия убить его.
Лафосс вздрогнул от резкого и неожиданного упрёка.
- Если когда-нибудь наступит день, когда мы с вами снова сможем стать свободными, - начал он, но Арман перебил его:
- Этого никогда не будет, месье, так что не питайте никаких надежд на смерть от моей шпаги.
- Смелый ответ, - воскликнул кто-то. - Mon Dieu (Боже мой - франц.), виконт, вас надо только поздравить с тем, что вы пробудили в нём мужчину.
- Это больше, чем он смог бы когда-нибудь сделать для вас, - прокомментировал, уходя прочь, Арман, провожаемый взрывом смеха.