И этому туристу стало тепло. Хотя он выглядел дико и странно в женской шапке с помпонами и в нескольких ярких платках. Но он такой радостный стал! Он так улыбался широко и с таким упоением все фотографировал. И шел со своей палочкой, весь в ярких платках с бахромой, наслаждаясь путешествием и прекрасным старинным парком.
И можно было расплакаться почему-то. И не говорить: зачем, мол, больной человек поперся в поездку, сидел бы у себя в Китае, – не в этом дело. Не в этом. Все мы странники и путешественники. И надо радоваться этой возможности все видеть, ощущать, запоминать; и так хорошо, если есть кому о нас позаботиться. Шапку теплую нахлобучить, замотать в платки, когда холодно.
Мы ушли. Я оглядывалась; на белом снегу так ярко платки горят. Это утепленный китаец наслаждается путешествием. Это хорошо. Просто хорошо – и все…
Федор Толстой неистовый был человек
Жестокий, умный, энергичный авантюрист. Тело его покрывали татуировки; женат он был на цыганке, совершил кругосветное путешествие, где вел себя так, что его с корабля высадили. И очень он любил убивать животных. Он и людей убивал преспокойно. Вызовет на дуэль и пристрелит. А охоту страстно любил, обожал просто. И даже в его поместье целая аллея была выложена зубами убитых им волков. А свою ручную обезьянку он съел. Так, для развлечения.
Он состарился, этот неистовый человек. Из двенадцати его детей умерли одиннадцать. И все оставили старика – кому он нужен и интересен? Времена меняются. Новые кумиры и новые развлечения появляются; а старые авантюристы – кому они нужны? Никому. Так устроена жизнь, она тоже довольно жестока.
И старик, потерявший одиннадцать детей, никому не нужный, больной и обедневший, сидел в своем поместье. Он сидел ночи напролет у окна и смотрел на аллеи сада. И его единственными друзьями, единственными, кому он был нужен, стали собака и кот. Они сидели рядом с ним и тоже смотрели на заброшенный сад. И только они на всем белом свете любили этого старого изверга.
Он смягчился. Раскаялся. И перед смертью несколько часов исповедовался в своих страшных грехах.
А когда он умер, собака и кот заплакали о нем. Только они и заплакали. Потому что животные все прощают и любят человека, каким бы он ни был. Просто любят – и все.
И этот Федор Толстой считал, что смертями детей он рассчитался за убитых им людей. А за животных – за животных он не знал, как рассчитаться. Он прежде думал, что у зверей нет души. А потом понял, когда с ним остались собака и кот.
Жаль, что он поздно это понял. Не надо никого убивать для своего удовольствия и развлечения. Даже паука убить для удовольствия – страшный грех. Если с наслаждением убиваешь, с радостью в душе.