— Ишь, накурили-то, ироды. — Двое из «студебеккера» глянули по сторонам и, шаркая сапожищами по изысканной мозаике пола, направились к столику устроителей. При их появлении бойцы как-то сразу поутихли, сделались ниже ростом и серьезно задумались о судьбе своих кровных баксов.
— Вы, что ли, драку заказывали? — Великан сурово посмотрел на лысого кассира и, не дожидаясь ответа, шмякнул на стол увесистый мешок, напоминающий инкассаторскую сумку. — Считать будете али на веру?
— Что это? — Лысый дернулся, словно в приступе зубной боли, и в его бешеных глазах отразилась мука.
— Как это что? — Великан извлек из кармана галифе смятую в комок газету, бережно расправил и стукнул по ней огромной, сплошь в наколках, пятерней. — Агриппина моя баба глазастая, вот, в сельсоветовском сортире из очка выудила. Насчет махаловки объява ваша? Так что прошу принять по курсу — двести доллариев за мово младшого брата Евлампия. Ну так как, вываливать монету?
— Не надо, верю. — Лысый со звоном сбросил мешок себе под ноги и обреченно взялся за ручку. — Фамилия?
— Ты, мил человек, мово младшенького-то не забижай. — Великан повел широченным плечом, и мышцы под его футболкой вздулись буграми. — С отчеством нас пиши. Евлампий Дормидонтов Скуратов-Бельский, Пскопской уезд, деревня Лаврики. С поселения мы. Я его старшой брат, Корней Дормидонтыч, знакомы будем. — Он выкатил грудь колесом и, заметив, что младшой брательник уставился на сцену с голыми, как в бане, соискательницами, сурово прикрикнул: — Хорош на охальниц пялиться, экая похабель. Давай-ка, «ломай веселого», собирайся на сшибку.
Дисциплина в семействе Скуратовых-Бельских была образцовая.
— Слухаю. — Младшой живо скинул с плеч ватник, взъерошил волосы и, гикнув, принялся плясать с виду простенький, незатейливый танец. Он молниеносно поводил плечами, тряс стриженой башкой и высоко поднимал колени, совсем как древние славяне-кривичи, готовясь к бою не на жизнь, а на смерть. Крепкие руки и мускулистый, прикрытый лишь тельняшечной майкой торс Евлампия отливали синевой татуировок — сразу чувствовалось, что с Корнеем Дормидонтовичем они были родные братья… Бойцы-соискатели перешептывались, нервно косились на танцора, настроение их стремительно портилось — ишь, как корежит-то его, расписного! Не иначе припадочный. Такой изувечит и глазом не моргнет. А старший и вовсе бычара — терминатора ушатает. Во, бля, семейка!
Переживали они не напрасно. Когда смолкли звуки «ламбады» и красавицы стали подбирать с пола свое бельишко, великан схватил Евлампия за плечи и зарычал: