Постепенно теплело. Воздух уже не казался мне таким тяжелым. Я сняла свое пальто; Гопкинс сделал то же самое. Неужели мы близко к выходу? Однако тоннель все не кончался. Сквозь стекло машины я вглядывалась в окружающий мрак, в котором вяз свет фар и редко расставленных фонарей. И когда я уже было подумала, что мы едем по этому туннелю целую вечность, впереди забрезжил синеватый свет… О, этот благословенный свет совсем не был похож на тусклое свечение путеводных огней – это было само сияние жизни, радостный блеск бытия, возвещавший о конце нашего пути…
И вот через несколько минут мы въехали в чистое и умытое дождиком летнее утро. В покрытом редкими облачками голубом небе всходило чистенькое солнце, пели птицы, а специальное табло у дороги гласило, что сейчас – двадцатое августа две тысячи восемнадцатого года, девять часов шесть минут утра… Гопкинс, прочтя это, кашлянул и издал звук, похожий на «мда-уж…»; мы обменялись взглядами, которые должны были означать то, что мы поздравляем друг друга с прибытием в третье тысячелетие. Табло также сообщало, что что температура воздуха – плюс семнадцать градусов… А вот побежал какой-то текст… После русских появились английские буквы, гласящие: «Уважаемые путешественники во времени! Добро пожаловать в третье тысячелетие! Будьте добры подвести свои часы и привести свой гардероб в соответствие с местным климатом…»
Прямо под табло располагался российский пограничный пост, у которого нас ожидала очередная остановка, для оформления документов. Впрочем, поскольку документы раненых были оформлены заранее, мы с Гопкинсом оказались единственными клиентами российских пограничников и наши документы были оформлены достаточно быстро. Эти джентльмены были даже так вежливы, что на довольно неплохом английском языке пожелали нам приятного пребывания на территории Федеральной России, сопровождая свои слова дружелюбными улыбками.
Я думала, что мы опять направимся к железнодорожной станции, но я ошиблась. Наша машина свернула в направлении аэродрома. Тут тоже имело место достаточно обширное летное поле, да только в отличие от аэродрома на той стороне, оно было почти пустынным, и лишь в дальнем конце в большой четырехмоторный безвинтовой самолет перегружали раненых из грузовых автомашин и санитарных автобусов. Там была суета, мельтешение людей в белых и голубых одеждах, старательно таскающих носилки, наблюдались и прочие признаки большого санитарного аврала.
Машина свернула еще раз – и мы увидели перед собой небольшой безвинтовой самолет с тремя двигателями, раскрашенный трехцветными бело-сине-красными полосами, как на русском флаге. Посадочный трап в хвосте был гостеприимно откинут и возле него наготове уже стояли улыбающиеся стюарды и, гм, стюардессы; выглядели они очень нарядно и производили впечатление какой-то отлакированности… что, впрочем, было совсем неплохо, и, конечно же, говорило о том, что о нас позаботились. Мистер Путин проявил любезность и, чтобы избавить нас от тряски в поезде в течение суток, прислал за нами правительственный самолет, чтобы именно он с комфортом доставил нас до Москвы.