— И почему же?
— А потому, что они все такие матёрые мужики, краснофлотцы, старшины всякие, а помощь товарищу не оказывали, только я мелкая никчёмная девчонка это сделала. И признать, что обделались гонор не позволяет, уж лучше на меня вину придуманную повесить, тогда и они вроде ни при чём. Вообще, для них было бы лучше, ничего не делать, а когда раненый от потери крови бы умер, они бы свои бескозырки поснимали и трагически горевали по геройски погибшему товарищу. А я им такую песню обломала, вот ведь зараза какая! И теперь, чтобы оправдаться они меня будут грязью поливать и для начала меня в особый отдел сдали.
— И что в особом отделе?
— Да, ничего, написала, как было на имя прокурора, особист сходил в госпиталь с врачом поговорил, врач сказал, что я правду говорю. А потом я сказала, что меня больше суток не кормят и они вместо того, чтобы бабьи слухи разносить лучше бы узнали, кто мой положенный паёк умыкнул и съел, и из-за кого я больше суток должна голодная ходить! Меня сразу накормить попытались…
— Да! Прислали нам подарок…
— Так я к вам не просилась, товарищ командир…
— Говоришь много. Сейчас пойдёшь на узел связи, принимай там своё заведование и смотри мне!
— Хорошо! Разрешите идти?
— Иди, тебя вестовой проводит…
На узле связи народу было немного. По дороге мы прошли мимо одного солдата с винтовкой, который на нас, считайте, и не посмотрел. Вообще, узел перебрался сюда на днях, как сказали. И были местами видны продолжающиеся работы по благоустройству. А находится он неподалёку от штаба, но вне застройки, чтобы не бомбили, потому, что бомбят и обстреливают в основном сам город и довольно точно, благодаря очень хорошо видимым ориентирам в виде кирхи и башни, которые даже в лоции внесены, как хорошо узнаваемые и видимые с большого расстояния. Часть узла расположилась в заглублённых в землю под деревьями полуземлянках, а часть в приспособленных вырубках в выходящей на поверхность гранитной скале. Для чего были эти вырубки, и что здесь было раньше, никто не говорил, но то, что место под узел выбрали с умом, я убедилась. За всё время на полуострове на узел не упала ни одна бомба, не залетел ни один снаряд. Самый близкий разрыв, как сказали шестидюймового снаряда, был метрах в ста пятидесяти и мы с девочками ходили смотреть на здоровенную воронку там, где раньше стояло дерево. В одном помещении работали человек десять, стоял один коммутатор на пятьдесят пар абонентов, где щуплый матросик ловко перетыкал пары при соединениях. Ещё два матроса и две девушки сидели отдельно на телефонах. Две девушки в форме в углу сидели за столами с печатными машинками, одна печатала, вторая что-то читала. Трое сгрудились у двух блестящих своими боками стартостопных телеграфных аппаратов. Один из них при этом что-то принимал или передавал, создавая свой специфический шумный стрёкот, в котором почти терялся стук печатной машинки. Но всё это оглядела мельком, потому, что моё место было у радистов в другой землянке, вернее даже не землянке, а полуврытой в землю палатке с тамбуром и тёсанным полом. Здесь стояли две большие стационарные радиостойки, при чём одна с явными следами хищнического демонтажа. У каждой маленький столик радиста с прикрученным справа телеграфным ключом. Около них никого не было. Три девушки и четыре матроса сидели в головных телефонах и, судя по гарнитурам, которые они сжимали в руках они работали с кем-то в режиме радиотелефона, но это малые расстояния, моя епархия дальние передачи, куда телефонная модуляция даже над водой не добивает.