— А чужих-то у тебя здесь и нет, только мои. Подрастет ребенок, и работать пойдешь, сам пошлю. Отец, говоришь, дает на него, вот тебе и твоя копейка. Буду я давать на хозяйство, что останется, что сэкономишь — твое. Тебя многому, вижу, жизнь научила. Ну, когда надо будет, попросишь, дам.
«Ой, нелегко дашь, — подумала Клава, зная, что он скуповат. — Как жить будем во всем разные? Одинаковое-то у всех только упрямство, да еще такое, что никого переделать нельзя».
Видела все, что могло быть трудным, тяжелым. Будь она одна, и думать бы не стала. Понимала, что не из любви к ней или Витюшке оставляет ее отец, а просто из необходимости иметь в доме работницу, человека, который бы о нем заботился. Но в то, что не обидит он Витюшку, что малышу будет хорошо, верила. Сама боялась жизни опять где-нибудь в углу с неведомо какими людьми, когда ребенок подрастает и уже ловит каждое слово, понимает все, что делается вокруг. «Что же делать?»
Взглянула на отца, увидела в его глазах, что он ждет ответа, боится отказа. «Не тот он уже теперь, сдает, стареет».
— Софья-то загрызет… — начала она, но отец откровенно рассмеялся:
— Тебя-то? Как бы ты нас не прижала. Это скорей. Софья и мне и тебе не указ. — И, видя ее колебания, добавил: — Не она, а ты хозяйкой дому будешь. Ты старшая.
Но она позвала сестру и, когда та встала в дверях комнаты с явным нежеланием разговаривать о чем-нибудь, прямо спросила:
— Отец велит остаться, не уезжать. Что ты скажешь?
— Раз велит, его дело. Мне ни жарко, ни холодно, — и Софья закрыла за собой дверь.
Только тогда, неожиданно для себя, поняла, что остается. Оглянулась на все безрадостное и дрогнувшим голосом сказала:
— Не думала, что останусь. Привыкла я жить один на один с Витей. И без работы, знаю, что затоскую. Только то, что ты обещаешь отцом ему быть, только из-за него, — и, уронив голову на стол, спрятала лицо заплакала.
— Вот ума-то, — и, подавив чувство обиды, отец спустил внука на пол. — Иди, утри у мамы слезы, утешь ее.
Так и осталась.
Написала Прасковье Ивановне и Степану. Просила его благодарить Петровну, помочь ей переслать оставшиеся вещи. Писала и будто прощалась не только с ним, но и со всей своей молодостью, а было ей всего 27 лет писала: «Плакать хочется, что мы так с тобой расстаемся, но все равно не было бы у нас с тобой счастья. Так, видно, у меня его и не будет. Ухожу я от всей своей прежней жизни, словно для тебя и всех, кто меня знал, утонула. И ты никому не говори, где я, сделай это для Вити. Никогда я тебя не забуду, не забывай и ты нас. И всегда я буду думать, что, может быть, еще когда и встретимся, хотя бы в старости, и вместе поглядим на нашего сына».