– Госпожа, а госпожа…
– Малик, чего тебе?
– Анекдот вспомнил, про баобаб и собаку, рассказать?
– Знаю, бородатый.
Малик, совсем еще молодой парень, с удивлением взглянул на женщину. Она улыбнулась кончиками губ: молодежь, все объяснять надо.
– Старый анекдот, говорю. Старым был, когда тебя еще в проекте не было.
И отвернулась, давая понять, что разговаривать у нее нет никакого желания.
Малик вздохнул. Потом вынул из кармана складной ножик и стал обстругивать поднятый с земли прутик.
Так-то лучше, говорить Кьяре сегодня совсем не хотелось. Было душно, или ей это просто казалось? Но все равно тут лучше, чем внизу. В последнее время женщине было тошно в убежище, все раздражало, стены и потолки давили. Амир беспокоился и не мог понять, что происходит с женой. А та на все вопросы отмалчивалась или переводила разговор на другие темы. Амир пытался ограничить ее визиты наверх: фон давно уже был нормальным, но солнце… Он называл его ядовитым, и жена была с ним согласна, поэтому приходилось прятаться в тень и строго следить за часами. Уж тут Амир мог бы не беспокоиться: себе во вред она ничего делать не собиралась. Не имела право.
Кьяра всегда считала, что детей у нее не будет, и вот теперь, кажется, ее мечта сбылась. Но все было еще так зыбко, что она пока решила ничего не говорить мужу. Потом, когда придет время.
Женщина старательно гнала от себя мысль о том, что будет, если ребенок родится. Но она, эта мысль, постоянно лезла в голову, не давала ей покоя. Кого он (или она – сама Кьяра, почему-то была уверена, что у них будет девочка) увидит, среди кого будет расти? Таких вот Маликов? Сидит, ножичком забавляется, палочку строгает. И не скажешь, что строгать он может не только палочку. И не поморщится. Патология какая-то. Кьяра с трудом подавила в себе приступ тошноты: она вдруг вспомнила, как однажды случайно увидела результат такого вот обстругивания. Случайно, потому что Амир тщательно оберегал жену от подобных зрелищ. Но это совсем не значило, что она ничего не знала.
Знала и все принимала. И до недавнего момента ее все устраивало. Быт налажен, и даже вполне комфортно, братва смотрит ей в рот, готовая исполнить любое желание. А еще было то, что всегда так привлекало Кьяру: таинственность и чувство беспредельной власти над окружающим миром вкупе с постоянной адреналиновой подпиткой. Что греха таить, она и сама любила поучаствовать в вылазках, получала кайф, впитывая, как губка, страх, исходящий от жертв, питаясь им. Она вдруг поймала себя на мысли, что на самом деле играет в вечное приключение, мрачное, темное приключение, именно играет, а не живет. Что та жизнь, обычная, которую она презирала, – тихая, с бесхитростными радостями, пусть не такая сытая и обеспеченная, но уютная, спокойная, без ночных страхов, – и есть настоящая. И она проходит мимо. А она, Кьяра, все играет и играет.