Он оперся спиной о деревянную стену, твердую, безопасную, но в то же время пахнущую гарью. Он тяжело дышал. Мара присела возле него и заметно погрустнела. Молчала, но не отпускала его руки.
– Что я тут делаю? – услышал он, и на какое-то мгновение ему показалось, что это его собственные слова. Но это говорил Грабинский, сидя на скамейке возле Бурыловича, всего в нескольких метрах от них, под большим дубом. – Я приехал за человеком, которого на самом деле едва знаю… Мы почти не видимся, а когда встречаемся, то всегда вместе воюем…
– Такая дружба – самая лучшая! – Бурылович, в отличие от Грабинского, говорил самым жизнерадостным голосом. – Простите, что перебил. Мы, солдаты, которым предписан не отдых, а вечная борьба, отвыкли от вежливости.
– Из меня тоже плохой придворный песик. Может, так и есть с этой войной, как вы говорите. Только, видите ли, воин из меня никакой. Пострелять в бандитов – вот и вся работа. Я выслеживал воров, которые грабили на железных дорогах, и время от времени гонялся за вооруженными бандитами, которые нападали на поезда. Порой стрелял в людей, порой в демонов. Без разницы.
– С живыми и мертвыми война одинаковая, – согласился Бурылович.
– Это все в прошлом, – махнул рукой Грабинский. Ни он, ни шляхтич не замечали Кутшебу и мару. – Потом пришло благоразумие. Но когда я перестал выслеживать их и убивать, закончилась милость начальства. Мирек думает, что меня понизили, потому что я с ним пошел на ту операцию. Но это не так. Руководству было всё равно, кого я убивал, в конце концов, это тоже были бандиты. Руководству не понравилось, что я больше не хотел убивать. Видите ли, когда я стоял там плечом к плечу с Мирославом, я увидел в нем что-то такое… – он замолчал.
– Это страшный человек, я вижу это. Страшный воин. Но и друг тоже страшный. Даже я, пожалуй, его боялся бы. Но не боюсь. Потому что в нем есть честь.
– Честь? – Грабинский хрипло рассмеялся. – Простите. Что мы знаем о чести? Простите меня, но честь – это миф.
– В наше время мифы оживают, правда? – ответил с улыбкой шляхтич.
– Наверное, но не все. В городе, в Галицийских железных дорогах, в сенате, в городских советах, в советах корпораций, а даже в дирекции небольшой фабрики… честь – это нечто из прошлого. Мы смотрим на эту честь как на иллюзию, на что-то такое, чего никогда не было… прибаутку из сказок, которые нам рассказывали мамы, когда им еще казалось, что они могут нас воспитать.
– Много в вас, сударь, печали.
– Ей есть откуда взяться. Вы знаете, что у меня в руках?
– Я глаз с этого не спускаю. Вы – мой гость. Но если выпьете хоть глоток из этого кувшина, станете одним из моих домашних. Я всегда буду рад хорошему солдату. Но хотите ли вы этого, сударь?