Бергер и Блум находились приблизительно в пятидесяти метрах от дома, и это была последняя возможность укрыться в траве. В нескольких метрах впереди луг переходил в голую каменистую землю, а потом начиналась осиновая рощица. Бергер внимательно наблюдал за Блум и был вынужден констатировать, что у нее гораздо больше опыта работы в полевых условиях. Он увидел, что она приняла решение.
– Многое поставлено на карту, – прошептала она.
Он кивнул и всмотрелся в слабо светящийся лодочный дом. Что-то сигнализировало о чьем-то присутствии, о жизни, возможно, о смерти. Может быть, об их смерти. Бергер вздрогнул.
– Нам надо разделиться, – сказала Блум. – Я возьму на себя фасад, ты заднюю сторону.
– Помни о ловушках. Ты знаешь, что он хорошо соображает в технике.
– Это единственное, о чем я думаю, – мрачно ответила она и устремилась в еще больший мрак.
Бергер тоже двинулся к дому, ощущая, как его проглатывает темнота.
Он свернул в сторону от воды, вошел в рощицу, по-прежнему не включая фонарь. Обошел дом, приблизился к задней стене. Разглядел небольшие столбы, на которых стоит дом. Увидел камень. Тот самый скользкий камень. Посмотрел на окно над камнем. Ему показалось, что на окне заметно старое пятно двадцатитрехлетней давности, через которое едва ли будет проще заглянуть внутрь. Бергеру приходилось игнорировать эмоции и подключать разум. Стена была ничем не освещена, и все же казалось, что она слабо светится. Свет шел не изнутри; было понятно, что за грязным стеклом еще темнее, чем снаружи.
Если Вильям Ларссон вернулся в исходную точку, то он ждал в абсолютной непроглядной темноте. Может быть, он уже давно заметил их.
Может быть, он смотрел на них в эту самую минуту.
До этого момента Бергер был заморожен. Переменчивые события последних суток оторвали его от сиюминутности. Все, что происходило, казалось ненастоящим. Как будто он передвигается внутри настоящего кошмарного сна. Но теперь, углубившись в рощу за лодочным домом из детства, Бергер очнулся. Действительность догнала его. Глубоко замороженное сердце оттаяло, пульс резко участился. Бергер чувствовал, что его трясет. Внезапно он ощутил всей своей сущностью, всем своим телом, что на самом деле может скрывать этот странно светящийся фасад.
За ним мог таиться настоящий ад.
Бергер смотрел на свою трясущуюся руку. Чувствовал, как пот отделяется от остальной влаги в организме. Но глядя на руку, он больше не был наблюдателем, он больше не был отделен от своей трясущейся конечности. Он направил на наблюдение всю свою целеустремленность. Он снова стал субъектом.