– Что.
– Что вы не самая плохая семья, и ваше несчастье – это напускное…
– Андрей, ты слышал, чо он несёт?! Мы несчастные?!
– Но мы каждую ночь слышим…
– Кто вам вообще дал право лезть в нашу личную жизнь?! Мы счастливая семья, скажи, Андрей!
– Зой, конееееееееешна!
– Вот! Слышали?! Ещё раз такое устроите – вызову участкового упыря! Пойдём, Андрюш.
С этими словами семья домовых с высоко поднятыми бородами продефилировала в стену, оставив Караваевых испытывать чувство вины.
Удивительно, но караваевский метод сработал, правда, немного не так, как задумывалось. Крики в стене прекратились, превратившись в еле слышный шёпот и тихую возню. Иногда домовые выходили на променад, молча вышагивая по потолку и держась за мизинчики. Их бородатые лики были светлы и благостны. Казалось, они не замечали никого вокруг, но почему-то выходили только тогда, когда Караваевы были дома. Оно и неудивительно. Иные земные существа почему-то твёрдо верят: счастье семейное есть, если его видно другим. Чем больше людей его видят – тем оно, наверное, всамделишнее. Просто его надо чаще выгуливать.
А Караваевы стали высыпаться. На вторую ночь Караваева выбрала кран в ванную. А на третью Королева Мечей, как две капли воды похожая на Кейт Бекинсэйл, уже призывно манила маршала-освободителя Караваева, похлопывая ладошкой по скользкому атласу ложа.
Все были счастливы.
Там, где Никольская улица, стеснённая витринами сетевых кафе и надменных магазинов, наконец вырывается на свободу, вливаясь свежей плиткой в тёмную брусчатку Красной Площади, в самом её устье обитал Васильев. Васильев был бенгальским тигром, фаршированным человеком из Балашихи. Утром тигр Васильев бодро охотился на слабых и беззащитных детей.
– Привет, дружок! – начинал погоню за маленькой неокрепшей дичью Васильев, выпятив нижнюю челюсть, чтобы придать голосу мультяшности. – Давай обнимемся!
Охота была в основном удачной. Ведь современные дети вечно испытывают острую обнимательную недостаточность. Поэтому они с радостью бросались в плюшевые объятия и слёзно манипулировали матерями, если те пытались их вырвать из цепких лап хищника и утащить на встречу с пьющими подругами. Выбившись из сил, матери сдавались и, ненавистно зыркая на Васильева, кормили его платными снимками.
Днём же, когда солнце кипятило Никольский камень, Васильев
нежился под сенью ГУМа. В это время из какой-то тёмной арки выныривал вечно жизнерадостный дед, взгромождался на раскладной стул, курильно прокашливался и заводил песни Утёсова. Пел он всегда как в последний раз, до треска разворачивая фамильную гармонь, опрокидывая голову назад и в особо драматичные моменты вытягивая вперед артрозные ноги в рваных сандалиях.