Алеша Переверзев был секретарем городского комитета комсомола. Мы хорошо знали Алешу: три года назад он окончил нашу школу. Он был хорошим оратором. Он вообще был дельным парнем, но оратором он был особенным. Он мог произнести речь по любому поводу. Например, я отлично помнил его речь о вреде сусликов. Он произнес ее в девятом классе, когда вся школа готовилась выступить против них в поход. Он открыл нам глаза на паразитическую жизнь сусликов — этих коварных врагов молодых колхозов и советской власти. Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, Алешина речь против сусликов решила его судьбу: на собрании был секретарь горкома партии, и речь ему очень понравилась.
В коридор вышел Сашка.
— Зачем мы понадобились Алеше? — спросил он и подозрительно посмотрел на меня выпуклыми глазами.
— С таким же успехом я могу спросить об этом тебя.
— Хорошенькое дело! Ничего себе секретаря терпели: он не знает, зачем его вызывает начальство.
Витька тоже вышел в коридор и теперь стоял рядом с нами.
— Может, опять субботник на стадионе? — спросил он.
— Во время экзаменов? Надеюсь, такое не придет в голову даже Алеше. — Сашка снова подозрительно посмотрел на меня.
— Зачем гадать? Пойдем и узнаем. Кстати, очень хочется пить. Я выпью ведро.
— Чистой? — спросил Сашка.
— Чистую будешь ты пить. Мне больше нравится с сиропом.
В оконном стекле переливалось синее море и плыли белые облака. От окна к двери тянулась широкая полоса солнца. Письменный стол и солнце отделяли нас от Алеши. Когда ветер шевелил створку окна, солнце скользило по полу, ложилось на угол стола и на наши ноги с поднятыми коленями: мы сидели на низком клеенчатом диване с продавленными пружинами. На диване еще сидел Павел Баулин — матрос из порта, старше нас года на три. Мы были мало знакомы с этим широкоплечим парнем в брюках клеш и полосатой тельняшке и знали его только как местную знаменитость: Павел был чемпионом Крыма по боксу. Мы сидели и слушали сначала военкома, теперь Алешу.
Алеша нагнулся над столом, и ладони его упирались в обтянутую зеленым сукном крышку.
— Вы поняли, что сказал военком? — спросил Алеша. Как всякий хороший оратор, Алеша предполагал худшее: он не доверял нашей сообразительности. А может быть, ему казались неубедительными слова военкома, сухие и лаконичные. Военком сидел в прохладной тени, положив локоть на край стола, и пристально разглядывал носки сапог. — Речь идет о большой чести, — сказал Алеша, — о великом доверии, которые партия и комсомол готовы оказать вам, мальчишкам, еще не сдавшим экзаменов за среднюю школу.