Я протягивал Кире всю неправедную, колющуюся, словно кактус, и благоухающую, как парфюмерная лавка, флору и молчал. Хотя мне очень хотелось сказать, что она права: женщина с ножницами — несомненно, символ кастрации. Вот мужик с секатором — совсем другое. Это охота. На розы или на мамонта — все равно. Это миг торжества. Завершение корриды. Похищение сабинянок. И не имеет ничего общего с цепляющими, словно крючки, взглядами цветочниц, треском целлофана, и потом — бах! — неизбежными спиральками!..
Да, и я переспал со Светой. Светланой Владимировной. Хозяйкой. Или это она со мной переспала? Потому что я тоже имущество… движимое… а иногда — совершенно недвижимое. Особенно если перепью. Я был пьян… но это не оправдание. И я буду идиотом, если сейчас заговорю с Кирой об этом. Хотя мне очень хочется сказать, что я сам себя кастрировал. Когда сделал это просто так — взял, да и оттяпал часть души, ответственную за романтику. Потому что она ныла и болела… и требовала несбыточного. Небывалого. Которое все равно потом пришлось бы выбросить. Потому что оно всегда заканчивается. Вянет. Становится не тем, с чего началось, а просто покойником в целлофане. Потому что романтика всегда скатывается к пошлости. Я ненавижу пошлость… и я романтик. Совмещение несовместимого. Живых цветов, которые есть венец творения, и ленточек, закрученных в спирали. Киры и медицины. Бизнеса и порядочности. Жизни и сказок. Детей и детдомов. Только Лючия-Серый-Волк и была честной. Потому что она сразу обозначила вектор наших отношений. Как безопасный коридор полета: высота, время, маршрут. И ни разу меня ни в чем не упрекнула. И теперь я не знал, что с этим делать.
— Это тебе, — говорю я.
— Кажется, ты нашел цветочный магазин… и очень недалеко! — улыбается она.
— Вроде того.
— Кстати, а это тебе. Возвращаю сказку о Принце, который не желает жениться, потому что теперь у него есть Дракон. Весьма символично. И смешно. Только…
— Только — что? — спрашиваю я.
— Это ужасно, когда Принцы не женятся! — говорит она. — Это значит, что мир остается без надежды! Герр писатель, а не могли бы вы специально для меня подумать над этим эпизодом еще раз?
— Чтобы вернуть миру чаяния?
— Именно!
— Легко! — соглашаюсь я. — Заходите вечером, и я верну вам ваш мир починенным. Будет тикать как новенький! Обещаю.
— Вечером ты обычно занят… — Глаза у нее внезапно становятся официально-холодными: — Да и у меня работа… перемена погоды, наверное… и перемена сезона. У всех какие-то жалобы, словно это не пансионат и не гольф-клуб, а дом престарелых! Да и позвонить надо, выяснить, что там с этим переломом…