Не обижай меня, Прасковья, что я пришел к тебе такой.
Хотел я выпить за здоровье, а пить пришлось за упокой.
— Но это же невозможно слушать! — Рождественская пожимала плечами, рот ее кисло кривился; она вскидывала руки, кончиками пальцев касаясь висков.
А дворничиха уже извлекала из своей памяти родную деревенскую песню Рязанской губернии:
За грибами в лес девицы гурьбою собрались,
Не дошли до опушки леса — все там разбрелись.
Паня не пела, а надсадно кричала:
Ходят, бродят, топчат лишь траву,
А по лесу раздается весело: «Ау!»
— Да замолчите же вы! — взрывалась Рождественская. — Ах, до чего я докатилась — музицирую неотесанной деревенщине!
Тогда Паня злилась:
— Сволочь, буржуйка недобитая! — кричала она. — Сволочь!
Евгения Петровна пулей выскакивала из-за рояля в кухню и звала Фросю, приглашала в свидетельницы:
— Фрося, ты только послушай, что она говорит! (Фросю она сразу стала звать на «ты».) Ты ведь девушка образованная, войну прошла. Святым делом занимаешься — ребенка на ноги ставишь. Скажи, за что она меня тиранит? У меня муж на фронте погиб!
Фрося обычно молчала.
— Господи, тиранют?! Слово-то какое, нерусское, — с издевкой подхватывала Паня. И тут же начинала бормотать абракадабру: — Мясу мою видела, исть буду.
Юна хорошо запомнила эти вечера в подвале. Ей нравилась яркая Рождественская, с алым румянцем на щеках, изумрудными глазами, с блестящими темными волосами, уложенными валиком. Одевалась та с шиком — не было женщины во дворе, которая могла сравниться с культурной Евгенией Петровной.
— У меня такая работа. Обязана быть хорошо одетой, — много раз слышала Юна от нее.
Иногда по утрам девочка видела уходящих от Рождественской гостей, чаще всего офицеров, молодцевато подтянутых, хотя, возможно, до конца не осознавших, как они сюда попали…
Рождественская учила Юну играть на фортепьяно. Юна мечтала научиться играть, как «тетя Женя». Того же хотела и Фрося. Ну, уж если не так, как Рождественская, то хотя бы смогла сыграть любимую песню Пани «Гуляет по Дону казак молодой». Юна как-то попробовала подобрать мотив на слух, и неплохо получилось.
— Тебе, Фрося, надо девочку специалистам показать, — говорила Рождественская, — у нее прекрасная музыкальная память.
Фрося задумывалась, но ничего не предпринимала. Ей, конечно, хотелось обучить Юну музыке. Но у нее было слишком много других забот — накормить, обуть, а главное — дать образование Юне. Сама Фрося, хотя Рождественская и называла ее «образованной девушкой», успела закончить лишь семь классов.
«Осенью, — думала Фрося, — я тоже пойду учиться. Будут две школьницы». Она хотела, чтобы Юне никогда не было стыдно за нее, чтобы она могла быть для нее примером. Для Фроси было непреложно — она отвечает за Юну не только перед памятью ее матери, но и перед своим погибшим женихом. Однако пойти учиться ей так и не удалось. Работа и заботы по дому забирали все ее силы.