– Ты бы еще Аномалия ее назвала! – заявил мне Костя. – С ума сошла? Вот поклонница-то всего нерусского! Имена у детей должны быть созвучными. Мою дочь будут звать только Юля.
И когда моя Амалия превратилась в его Юлю, вся та негромкая, робкая радость, что пришла на смену роддомовским слезам («Не смогла сама родить! Какая ты после этого мать!»), мгновенно улетучилась.
…К вечеру Юра все же осознал, что что-то переменилось в нашей жизни, и спросил:
– Ты родила мне сестренку?
– Да, Юрик.
– Зачем?
– А зачем рожают людей? – растерялась я. – Чтобы они были…
Юра смотрел куда-то сквозь меня.
* * *
– Знаешь, дорогая, похоже, поздний дебют шизофрении, – резюмировал Исхаков, полтора часа экзаменовавший моего мужа в закрытой комнате.
– Валик, да какая шизофрения?!
– Я тоже себе говорю «да какая шизофрения?!» – развел руками Исхаков. – Потому что в таком возрасте шизофрения если и дебютирует, то у женщин. Костин случай – редкий, но и такое бывает.
Я порывалась рассказать ему, что недавно из нашего семейного шкафа вывалился, скрежеща, огромный скелет, и, возможно, именно это запустило безумие Кости. И тогда о какой шизофрении он мне тут талдычит?!
Но я молчала – уж слишком чудовищной была эта тайна.
Исхаков поел серых щей, допил пустую на треть бутылки водки («Тебе лучше не держать теперь алкоголь дома») и пошел к выходу, спешно выписав рецепт на какие-то два препарата. В дверях остановился и поводил перед моим лицом сомкнутыми указательным и большим пальцами.
– Я. Ничего. Никому. Не скажу, – выделяя каждое слово, пообещал он.
Я залезла в Костин бумажник и протянула Исхакову пять тысяч.
* * *
Вот что́ делить разнополым детям с четырехлетней разницей в возрасте? Но как только Юлька немного подросла, они стали драться за каждую травинку во дворе, за каждую найденную в квартире пуговицу, за каждую завалящую конфетку.
А ведь поначалу взгляд маленькой Юли выражал лишь восторг, стоило ей только увидеть брата. Но в первый год жизни сестры Юра не обращал на нее внимания, а когда она начала пытаться всячески его привлекать, получала тычки. Я одергивала старшего, он снова злился на младшую, а та продолжала его задирать.
Вскоре я перестала разбираться, кто прав, кто виноват. Гвалт, плач и стукотня прочно вошли в мои дни. Когда вечером возвращался Костя, дети притихали, но теперь он разражался недовольством.
…Они оба были уже подростками, и служили мы на Северо-Западе, который казался солнечным и приветливым после Крайнего Севера.
Я пытаюсь вытеснить из памяти тот день, когда случайно застала Юру душащим Юлю подушкой. Больше всего, когда я подбежала на дочкин сдавленный крик, меня поразило лицо сына – довольное, без капли раскаяния.