– Я ранен в голову. Посмотрите где.
Я развязал его меховую шапку с наушниками, ожидая увидеть ужасную рану, но не увидел ничего. А на лбу масса крови. Тогда я его поставил на ноги – ничего, стоит. Странно, с пулей-то во лбу? Я отер кровь. Оказалось, пуля коснулась лба по касательной и полетела дальше. У него долго гудело в голове, а над ним смеялись, что пуля не смогла пробить его лоб.
* * *
Я ехал с донесением в село Гайчул. Лежал на сене в повозке, держал карабин и дремал. Мой жеребец был прицеплен за повозкой. Был вечер и темно. Вдруг повозка покинула дорогу и пошла влево. Я встрепенулся и поднялся, чтобы узнать в чем дело. Что-то большое качнулось надо мной. Гайчул взвился на дыбы и оборвал повод, а парень-возница захохотал.
Оказалось, что он свернул с дороги, проехал под виселицей и дернул повешенного за ноги.
Милые шутки!
Я бросился ловить Гайчула и только из-за этого не съездил возницу по морде. Кто был повешенный, не знаю. Суд был скорый.
В батарее было два пулемета на тачанках для прикрытия. Действовали они редко из-за недостатка патронов, но пулеметчики были хорошие: поручик Деревянченко и особенно юнкер Костя Унгерн-Штернберг, восемнадцати лет. Благодаря ему первая группа часто добивалась успеха.
Первая группа вышла из Полог в направлении Гуляй-Поля. Шел снег, колонна остановилась. Навстречу ей из снежной мглы шла какая-то колонна пехоты. Почему-то не послали разведки, предположив, что это наши. Почему? Откуда могла взяться наша пехота? Очевидно, их начальник был немногим лучше нашего. Все спокойно дожидались подхода той колонны, кроме Кости, который отъехал со своим пулеметом вбок, снял чехол и приготовил пулемет.
Когда махновцы подошли вплотную и началась стрельба, Костя выпустил две короткие очереди и все было кончено. Дорога кишела убитыми и ранеными, часть сдалась, часть бежала во все лопатки.
Прикончили раненых и расстреляли пленных. В гражданскую войну редко берут в плен с обеих сторон. С первого взгляда это кажется жестокостью. Но ни у нас, ни у махновцев не было ни лазаретов, ни докторов, ни медикаментов. Мы едва могли лечить (плохо) своих раненых. Что прикажете делать с пленными? У нас не было ни тюрем, ни бюджета для их содержания. Отпустить? Они же опять возьмутся за оружие. Самое простое был расстрел. Конечно, были ненависть и месть за изуродованные трупы наших. К счастью, артиллерия считается техническим родом оружия и освобождена от производства расстрела, чему я был очень рад. В войне есть одно правило: не замечать крови и слез.
Когда говорят о нарушении правил войны, мне смешно слушать. Война самая аморальная вещь, гражданская война – наипаче. Правила для аморализма? Можно калечить и убивать здоровых, а нельзя прикончить раненого? Где логика?